— Книга? — восхитилась она. — Как здорово… Меня всегда интересовало, откуда берутся все эти идеи, сюжеты. Лично я даже письмо не могу написать, в школе сочинения были для меня сущими муками… А тут — книга…
— Сюжеты? — задумался Филимошин. — Они везде. Просто их нужно увидеть. А истинный талант в самобытности… Вот я и думаю, что уже созрел для создания книги.
Филимошин снова вошел в роль. Глаза его горели, лицо светилось вдохновением и осознанием собственного величия. Будь рядом Ключинский, он наверняка бы взялся писать с Филимошина портрет «непризнанного гения», так хорош был созданный им образ. Наверное, он был так правдоподобен потому, что Филимошин и впрямь мечтал написать книгу. В конце концов ему было что сказать, у него были своя точка зрения, свой опыт и своя правда — правда Филимошина. Он был уверен, что его книга будет не менее самобытна, чем книги Дубова, Апельсинова или Речева. Ему было, что сказать людям, и было, чем поделиться с ними.
— Ты молодец, Женя, — сказала она. — Очень хорошо, что на свете есть такие, как ты. Жить иногда бывает очень трудно, очень тяжело и больно. Но когда знаешь, что на свете есть такие, как ты, становится немного легче. Понимаешь, что еще не весь мир озверел и спятил от жадности. Я сегодня целый день думала о тебе… Только ты не пугайся. Я просто очень благодарна тебе. Просто за то, что ты есть…
Филимошин опустил глаза. В его планы не входила подобная сцена. Он старался избегать привязанности «клиентов». И уж тем более никогда не доводил дела до постели. Но сейчас он кожей чувствовал двусмысленность ее визита. Влюблять ее в себя Филимошин никак не хотел, а все, кажется, шло именно к этому. Надо было или менять тактику, или отказываться от расследования.
Девушка восприняла это смущение по-своему и поспешила сменить тему беседы.
— Значит, сюжеты всегда рядом, просто надо их увидеть? Не надо ничего выдумывать, а надо только выразить на какую-то ситуацию свою точку зрения?
— Да, — несколько рассеяно кивнул Филимошин. — Шекспир ведь тоже не выдумывал Ромео и Джульетту. Он взял старую легенду, описанную еще Маттео Банделло, вдохнул в нее свою жизнь, дал героям свои лица, свои мысли и свое зрение. Так сказать — ремикс. «Волшебник Изумрудного города» вышел из «Страны Оз», «Буратино» из «Пиноккио»… — он сбился и замолчал, чувствуя, как вместе с вдохновением теряет мысль и образ. Пять минут назад он говорил совершенно противоположное и был на редкость убедителен. Сейчас же он попросту запутался.
Так иногда бывает с самыми вдохновенными лжецами, если неожиданно сбить их с мысли. А мысли Филимошина были сейчас далеки от книжной темы. Он лихорадочно искал выход из сложившейся ситуации. Отвергнуть девушки он не мог, боясь потерять ее расположение, а следовательно, и возможную информацию. А «более тесные отношения» были чреваты многими неприятными минутами после опубликования статьи. Филимошин чувствовал, что ему опять придется жертвовать собой. А кто говорил, что подлецам легко живется? Грязная ложь! Кто сказал, что они не сомневаются и лишены права выбора? Они тоже мучаются перед тем, как принять единственно возможное для них решение.
— Женя, — тихо спросила она, — мне нужно искать причину, чтобы остаться?
— Нет, — сказал он, мысленно принося себя в жертву. — Не нужно.
— Это хорошо. Не люблю искать причины… Я ничего не прошу у тебя, кроме этой ночи. Подари мне ее… Пожалуйста… Мне это очень нужно. А утром я уйду, и если ты захочешь, мы больше никогда не встретимся. Но… Подари мне ее. Как память…
— Я понимаю, — сказал он, поднялся и, шагнув ей навстречу, обнял, — Тебе сейчас одиноко и холодно…
— Да, — сказала она. — Только не сейчас, не с тобой. С тобой я чувствую себя защищенной и нужной. Я нашла кого-то, кто сильнее меня и вместе с тем добрей и милосердней. Может быть, я действительно была на грани, а ты оказался той соломинкой, за которую я ухватилась. Позволь мне отдохнуть возле тебя, отдышаться, согреться, а потом я продолжу свой путь… Или… как ты сам захочешь. Как скажешь, так и будет… Ведь я тоже не безразлична тебе?
— Не безразлична, — сказал Филимошин. — Ты мне очень даже интересна… И поэтому я подарю тебе эту ночь…
Проснулся Филимошин, как обычно, в шесть утра, но девушки в номере уже не было. Впервые за долгие годы он не бодро вскочил с кровати, а едва ли не силой заставил себя подняться и переодеться в спортивный костюм. Натянул кроссовки и добрел до окна. Утро выдалось чудесное, не в пример настроению. На какое-то мгновение мелькнула даже слабодушная мысль пропустить ежедневную пробежку в лесопарк, но он тут же отогнал ее. Сегодня ему во что бы то ни стало надо было быть в форме. Он выбежал из гостиницы и направился привычным маршрутом.
Какое-то нехорошее чувство словно черной вуалью накрыло его душу, портя настроение. И хорошо контролирующий себя Филимошин знал, что это за чувство. Девушка нравилась ему. Действительно нравилась. Она была не только умна и красива, но и видела Филимошина таким, каким он и сам был не против побыть некоторое время. Временами ему даже казалось, что он действительно готов защитить ее от всех невзгод, обогреть, заслонить собой и никому не давать в обиду. И что самое поганое — желание написать эту статью уже не было так велико. Пропал азарт охоты на человека, пропало вдохновение, и ему очень захотелось ошибиться хоть один раз в жизни. Ему захотелось, чтобы Лунева никогда не была знакома раньше с Врублевским, и ему только показалось, что они давно и хорошо знают друг друга. Ведь мог же он ошибиться и принять желаемое за действительное?.. Он не знал, зачем ему это было нужно. Он просто очень хотел, чтобы это было так. Хотел еще немного побыть тем человеком, которого видела Лунева. Человеком, гуляющим в старинных парках, способным защитить девушку, сильным, добрым и надежным. Из вечно бодрого, азартного, всегда готового к охоте за сенсацией Филимошина на секунду выглянул Филимошин несостоявшийся — такой же талантливый, но сильный в своей доброте, чуточку усталый от этого безумного мира, но всегда готовый оберегать тех, кого он любит. Надетая маска всколыхнула что-то в его душе, найдя где-то в потаенных глубинах свое отражение… и подобное раздвоение было для Филимошина тягостно. Оно портило настроение, вызывало сомнения и вселяло беспокойство. Филимошин не желал расставаться с привычным образом жизни. Быть подонком куда проще, для этого не надо силы, для этого нужно только умение прощать себя. До этого Филимошин никогда не знал сомнений, был уверен в своей правоте и своей необходимости людям…
«Я просто захотел чего-то для себя, — убеждал себя Филимошин. — А я принадлежу людям. Отказаться от своей миссии, значило бы предать людей. Я обязан предостерегать и предупреждать людей. Я обязан разоблачать все, что хотят скрыть. Это мое призвание — разоблачать. Разве не благое это дело? Значит и отступить я не могу… Не имею права… Вот, если бы можно было совместить… Но… нельзя…»
И эти мысли его угнетали. Закончив утреннюю пробежку и упражнения, Филимошин вернулся в номер и, приняв душ, сел за печатную машинку. Писал он с необычной даже для него яростью, словно сжигая за собой мосты, убеждая себя самого сделать окончательный выбор. И статья получилась на редкость сильная. Статья-предупреждение. Статья-разоблачение. Статья-выстрел. Филимошин вызывал на поединок всех бандитов города. Филимошин призывал к борьбе. Филимошин спасал город. И ему стало легче. Он даже устало отмахнулся от восторженных похвал главного редактора, прочитавшего статью, и лишь недоуменно посмотрел на восхищенных коллег. К чему этот излишний ажиотаж? Он просто сделал свою работу. Совершил один из многочисленных маленьких подвигов Филимошина. Он не мог поступить иначе. На его месте каждый поступил бы так же. Иначе и быть не могло…
