Здесь прошли его самые радостные и самые грустные моменты.
Дом был расположен возле старой лесовозной дороги для более легкого доступа. Ниже и ближе к реке находился старый амбар, где они держали кур. Летом они с матерью работали в огороде возле амбара с забором от диких оленей. Медведи представляли определенную проблему. Иногда гризли спускались с высоких склонов и вламывались в курятник. Иногда пума или койоты пытались делать то же самое. Вдоль берега реки стояли восемь маленьких бревенчатых хижин, построенных для туристического сплава на плотах, – небольшого бизнеса, который завели они с матерью до его ареста и заключения. Джеб был экскурсоводом во время первых поездок.
Он слез с мотоцикла, достал фонарик из багажного короба и медленно подошел к старому дому. Его мысли обратились к матери и к ее мечтам об этом месте, о его будущем.
Одним из множества его глубочайших сожалений было то обстоятельство, что она умерла, так и не узнав о лжи. Она умерла, считая своего сына насильником и убийцей.
Джеб провел лучом фонарика по стенам дома. Тени редели, съеживались и возвращались на свои места. Обшивка была сорвана с окон, стекла давно пропали. Парадная дверь повисла на петлях. Потеки воды казались темными слезами в пустых оконных проемах. Печальный, плачущий дом.
Стены были расписаны граффити: агрессивные, угловатые буквы бросались в глаза и сталкивались с тенями, пока он водил фонариком. Неудачное предприятие, гниющее в глуши, – вот как выглядело его старое поместье. Он со скрипом открыл покосившуюся дверь. Тени запрыгали и засеменили внутри, запах плесени ударил в ноздри. Он посветил на пол, где от его движения мягко поднималась паутина. Старые газеты, журналы и пустые банки валялись повсюду. Круг горелых углей и пепла был похож на шрам посреди бывшей гостиной: кто-то развел костер прямо на ковре и проделал дыру в крыше вместо каминной трубы. В дальнем углу валялся старый матрас.
Рот Джеба наполнился горечью, и ярость, которую он так упорно обуздывал в тюрьме, прорвалась снова, вцепляясь в него острыми когтями, призывая выйти наружу и отомстить за обиду. Джеб закрыл глаза и мерно задышал. Он вспомнил о Куинн, о Рэйчел. Гневу больше не было места в его жизни – во всяком случае, если он хотел получить их обратно. Спокойно дыша, он медленно обошел комнату. Мелкие когти заскребли по древу; мышь спряталась под матрасом.
Когда Джеб вошел на кухню, едкий запах ударил ему в ноздри. Он задохнулся и прижал рукав ко рту, обводя лучом фонарика пол комнаты. Мертвый енот. Использованные презервативы. Бутылки из-под спиртного. Сломанный кальян для курения марихуаны. Он почти мог слышать издевательский смех подростков. Тяжелое дыхание спаривавшихся тел. Образы наполняли его разум, мелькая, как языки пламени костра в старом гравийном карьере. Секс. Кошмар, который начался той ночью. К его горлу подступила тошнота.
Он вышел наружу и глубоко задышал, очищая легкие горным воздухом. Но его сердце не успокаивалось. Он боролся с яростью, охватившей его. Но увиденное не могло отвратить его от действия. Его не выдворят из города. Он имел право находиться здесь и восстановить свой дом.
Ему хотелось думать наперед. О Куинн. О свободе, но только не об этом.
Не о том, как его мать умерла здесь, поверив в его вину, вытесненная обществом за окраину, на которой она балансировала всю свою жизнь.
Он не мог изменить это прошлое. Эту трагедию. Но у него было будущее, достойное борьбы. И эта борьба должна быть хитроумной.
Он пошел вниз, к ряду хижин у воды, где останавливались рафтеры и рыбаки. Снова граффити и вандализм. Река плескалась и шептала свои песни. Он отвернулся от построек и посмотрел на воду.
Северное сияние призрачно отражалось над темной колеблющейся поверхностью, улавливая волны и мелкие водовороты, случайный плеск рыбы. На другом берегу черные хвойные вершины вонзались в призрачно-зеленое небо.
Чувство покоя наконец овладело им, пока он слушал тихий плеск воды. Несмотря на осквернение, это была его земля, его долины и его горы. В этом лесу он никогда не чувствовал себя потерявшимся или одиноким. А здесь, у воды, он ощущал дух своей матери. Здесь, а не в загаженных и прогнивших строениях, медленно разлагавшихся в лесу.
Джеб почти мог видеть ее лицо в световых узорах на реке – отблеск ее высоких скул, ее миндалевидные глаза, медно-коричневую кожу. Грация и сила. Красота и мудрость. Страстная любовь к наследию предков.
Все то, что отец Джеба спустил сквозь пальцы.
Первые воспоминания Джеба были связаны с Вулф-Ривер и ходом лосося. Его мать развешивала оранжево-розовые полоски рыбьего мяса на деревянных стойках для вяления и сушки в теплых летних ветрах Тихоокеанского северо-запада. Ее черные волосы были заплетены в толстую косу за крепкой спиной, вокруг вились тучи комаров, а ее собака-полуволк внимательно смотрела и ждала, когда ей бросят шкурку.
Его память омывает еще одно воспоминание о возвращении отца за рулем «Веселого Роджера». Его бесноватые глаза были цвета диких ирисов, щеки румяными и зароговевшими на ветру, когда он плыл во главе флотилии круживших и пронзительно кричавших чаек. Радостное волнение, суета вокруг причала. Шумы его детства, когда приходят нагруженные лодки. Тревога в глазах матери, когда они встречали эти лодки.
Потом наступало время осенней охоты – только он и его отец с собачьими упряжками, странствовавшие от известной тропы в бесконечное бездорожье для охоты на карибу. На лосей. На белохвостых оленей. Треск выстрелов туманным утром. Кровь, теплая и вязкая кровь у него на руках, пар от теплых внутренностей, когда он учился потрошить и свежевать добычу, отрезать конечности, убирать ненужное и паковать нужное, пока их не нашли инспекторы охотничьей службы… потому что его отец никогда не играл по правилам.
Эти осенние убийства обеспечивали выживание зимой, когда землю укутывали густые сугробы, прежде чем лосось снова собирался у побережья и его отец возвращался в океан на «Веселом Роджере».
А когда зима становилась темной и ненастной, его отец снова начинал пить. Низкие кучевые облака и долгие темные дни погружали его отца, канадца ирландского происхождения, в глубокую депрессию. Он спасался самолечением. Это ухудшало его настроение, и начиналось насилие, такое же предсказуемое, как ежегодный ход лосося. Как прилет канадских гусей. Как возвращение колибри. Как наступление снежного сезона.
После смерти отца, когда Джеб немного вырос, он помогал своей матери наладить речной бизнес. Осенью он собирал грибы и заработал небольшое состояние на продаже лисичек. Зимой между школьными занятиями он ставил капканы и ловушки. А потом стал сопровождать ловцов на мушку к самым лучшим рыбным местам, известным ему одному. К тем местам, куда он брал Рэйчел.
Еще одно воспоминание: его руки, сомкнутые вокруг Рэйчел, когда он показывал ей, как нужно держать бамбуковое удилище и забрасывать мушку, чтобы она легко приземлялась на поверхность воды на краю глубокого и тенистого затона. Она смеялась, и он видел восторг в ее больших карих глазах, когда она держала в руке свою первую радужную форель – держала ее под водой, а потом аккуратно сняла с крючка и выпустила из рук, сложенных чашечкой.
