Трэя больше нет в моей жизни.
Куинн не умеет готовить кофе.
Легкая паника трепещет крылышками у меня в животе. Я слышу какой-то шум, шлепок и детский вскрик… Куинн!
Я хватаю халат и мчусь вниз по лестнице, на ходу вдевая руки в рукава. Потом резко останавливаюсь у подножия лестницы; халат скособочен и открывает гораздо больше, чем нужно. Мой разум буксует, пока я стараюсь осознать картину перед собой.
Через столовую с открытой планировкой я вижу Куинн, которая взгромоздилась на табурет у кухонной тумбочки и радостно болтает ногами в розовых носках. Джеб стоит за плитой в моем белом кухонном фартуке, повязанном на поясе. Он берет сковородку из литого чугуна и подбрасывает блинчик в воздух. Он точно падает обратно на другую сторону. Куинн смеется. Я чую запах масла для жарки и кленового сиропа. Свежего кофе в кофейнике.
Моя кухня наполнена домашними звуками и запахами. Я продолжаю смотреть, ухватившись за перила для верности.
Джеб сдвигает готовый блинчик со сковородки в тарелку Куинн и ласково улыбается.
– Дай догадаюсь: ты любишь действительно большие порции.
Она энергично кивает.
– Ага. Папа всегда делал по восемь штук.
Джеб ерошит ей волосы. Этот жест исполнен трогательной отцовской нежности, от которой у меня перехватывает дыхание. Я сглатываю и кашляю, чтобы прочистить горло.
– Что ты делаешь? – хрипло спрашиваю я.
Куинн разворачивается на табурете; Джеб замирает на месте и поднимает голову. Он обводит взглядом мое дезабилье, и на его губах медленно появляется соблазнительная улыбка.
– Спешила присоединиться к нам, да? – спрашивает он.
Я окончательно запихиваю руку во второй рукав и плотно завязываю пояс махрового халата.
– Иди наверх, Куинн.
– Почему?
– Мне нужно поговорить с Дже… с ним. – Я пронзаю его взглядом. Джеб стоит в рубашке моего отца, мой фартук комично сбился наискось; его темные волосы блестят, глаза сияют. Он принял душ и смыл вчерашнюю кровь. Он выглядит еще ослепительнее, мужественнее и соблазнительнее, чем я могла представить в самых буйных фантазиях. У меня путаются мысли.
– Он готовит блинчики. Даже для тебя. Мы собирались принести тебе кофе в постель.
Глаза Куинн потемнели от обиды и гнева на мою несправедливость. Такие же глаза, как и у него. Теперь я отчетливо вижу сходство между дочерью и отцом.
Меня охватывает смятение.
– Иди наверх, Куинн. Сейчас же.
– Блинчики с ананасами! – восклицает она. – Точно такие, как готовил мой папа!
Гнев в ее глазах превращается в ненависть, направленную на меня.
Я гляжу на Джеба. Он пожимает плечами, по-прежнему держа в руке чугунную сковородку. Я ничего ей не сказал, произносит он одними губами над головой Куинн.
– Это мои любимые блинчики. – Ее голос начинает дрожать.
Я отбрасываю назад волну спутанных после сна волос. Я не знаю, что делать.
Джеб тянется к кофейнику наливает кружку и подталкивает ко мне по столешнице.
– Тебе как обычно, с сахаром и молоком?
Я медленно иду вперед. С близкого расстояния я вижу тени у него под глазами, запавшие щеки. Под смуглой кожей образуются синяки. Флисовая рубашка и фартук каким-то образом придают ему более свойский, домашний вид. Но за этим я различаю боль от побоев и остаточную напряженность. Его аура – место, которое он занимает в моем доме, – неожиданно становится всепоглощающей.
Куинн притихла и наблюдает за нами, как ястреб.
Одной рукой я крепко придерживаю халат на груди. Он оставляет кружку там, где я не могу сразу дотянуться до нее, так что мне придется войти на кухню, в его рабочее пространство, чтобы взять кофе. Я колеблюсь, но потом решаю, что это нелепо. Здесь мой дом, и это он нарушает мои личные границы. Я двигаюсь с наигранной бравадой, беру сахарницу и сливки. Он ухмыляется, как будто одержал маленькую победу. Я натягиваю бесстрастную маску и ложечкой размешиваю кофе.
Он возвращается к плите и кладет на сковородку кусок сливочного масла. Когда оно начинает дымиться, он наливает тесто с кусочками чего-то желтого. Я замечаю рядом с плитой пустую банку из-под консервированных ананасов. Как только тонкий слой начинает пузыриться, он снова исполняет трюк с подкидыванием блинчика, который плюхается обратно.
– Да-аа! – кричит Куинн и выбрасывает в воздух руку со сжатым кулачком, внезапно забыв о своей враждебности ко мне. Я не видела ее такой оживленной с тех пор, как умерли ее родители. Она стала другим ребенком.
Джеб несет сковородку с новой порцией к столу, по пути делая вид, будто оступился. «Упс!» – произносит он и подмигивает, а Куинн хихикает в ответ. Его глаза весело сверкают, и мое сердце бьется быстрее. Снова подступает паника. Это неправильно. Ситуация выходит из-под контроля.
Или нет?
Он кладет новый блинчик на тарелку Куинн.
– Не забудь про мармелад. – Он кивает в сторону открытой банки возле ее тарелки.
Я подхожу сзади, когда он кладет на сковородку очередную порцию масла.
– Где ты этому научился?
– Первые несколько раз я промахнулся, – тихо отвечает он. – Потом все вернулось. Некоторые воспоминания уходят с трудом.
– Ананасы? Мармелад?
– Это ее любимое кушанье.
– Она тебе это сказала? – шепчу я. Протягиваю руку и включаю вытяжку над плитой, чтобы убрать дым от кипящего масла, но в основном для того, чтобы Куинн не могла подслушать нас.
– Ей не понадобилось это делать. – Он поворачивается и смотрит на меня. Очень близко. Крошечные волоски на моем теле как будто тянутся к его теплу, к его энергии, словно к магниту. Я ощущаю, как горят мои щеки, и вспоминаю о легкой ночнушке под халатом.
– Боже, Рэйчел, как ты хороша, – шепчет он. У меня подгибаются ноги.
– Ты не имел права вот так приходить в мой дом, – сердито шепчу я. – Ты вроде бы хотел, чтобы она оставалась в стороне от этого.
– О чем вы там спорите? – громко спрашивает Куинн.
Я разворачиваюсь. Куинн смотрит на нас.
– Ни о чем, – говорит Джеб. – Я просто объясняю Рэйчел, почему мы тайком прокрались сюда. Потому что я не хотел будить ее. – Он смотрит на дочь. – Как блинчики, нормально?
Она еще мгновение глядит на него, взвешивая свой ответ, потом кивает и возвращается к еде.
– Это она, – тихо говорит Джеб, возвращаясь к плите. – Она пришла в лодочный сарай. Я проснулся и обнаружил, что она стоит возле моей кровати и рассматривает меня, пока я спал.
Его взгляд опускается к моим губам, глаза темнеют. Мои колени превращаются в желе, и я хватаюсь за столешницу.
