– Думаю, зависит от того, какая любовь, – говорит она. – Но он хочет, чтобы первую статью написала ты. Это станет основой нашего общения со СМИ и общественностью. Будем опираться на твою интерпретацию. – Она опускает брошюру и смотрит на меня. – Он считает, что это большая честь.
Кейтлин уходит, кисло улыбаясь, – раньше я бы расценила это выражение как поджатые губы. Она возвращается к столу, где занималась каталогизацией артефактов. Ее неуклюжая доброта наполняет меня теплом. Мы такие разные, но я привязалась к ней. И я слишком многим ей обязана. Что я напишу? Мне кажется почти невозможным представить миру мою неандерталку. Как несколько абзацев могут переломить ошибочное понимание целого вида, длившееся почти столетие? Мне делается страшновато. Нет ни единой мысли. Кормление Джейкоба плохо сказывается на моей физической форме и, наверное, на умственных способностях тоже.
Я слышу треск открывающейся банки.
– Энди?
– Роуз?
Я обнимаю его, подойдя к походному столику.
– Где мой подельник?
Анаис приносит Джейкоба, и мы приступаем к следующей части нашей рутинной работы. Я занимаюсь Джейкобом по утрам. После обеда я приношу его на раскопки и общаюсь со всеми, пока он не будет готов поспать вместе с Энди. Так мы договорились после того, как Энди отметил, что у него с Джейкобом сходный режим.
– Саймон уже вернулся? – спрашивает Энди, осторожно опускаясь в гамак, который Саймон подвесил для него в палатке специально для растяжения мышц спины.
– Нет, он приезжает завтра на долгие выходные.
Энди устраивается поудобнее, и я осторожно кладу Джейкоба ему на живот. И укрываю обоих одеялом, чтобы защитить от прохладного октябрьского воздуха.
– Не слишком тяжелый?
– Сколько в нем сейчас, восемь фунтов?
– Девять.
– Это все мышцы. Получает их от меня. – Энди подмигивает. – Подержишь банку?
Он ерзает в гамаке, и они оба успокаиваются. Я набрасываю на них еще одно одеяло и протягиваю Энди банку, из которой он умудряется хлебать, даже находясь в горизонтальном положении. Джейкоб тихонько агукает, прижавшись к теплому животу, и засовывает в рот кулачок. Я смотрю, как у обоих моментально закрываются глаза, и чувствую прилив нежности. Мой ребенок адаптируется к жизни по-современному: засыпает под шипение газировки.
У меня есть только час или около того, чтобы сосредоточиться, прежде чем они проснутся. Скоро приедет Саймон, но после обеда Джейкоба нужно часто кормить, и я изо всех сил пытаюсь хоть что-нибудь делать. Я сильнее затягиваю эластичный пояс брюк и проталкиваюсь сквозь пластиковый клапан к месту раскопок. В теплом свете лампы мне кажется, что это мой второй дом. Встав на колени, я достаю из чехла кисточку.
Накануне я обнаружила какой-то выступ на той же глубине и в том же квадрате, что и таз моей неандерталки, – как если бы что-то туда уронили, положили или прикрепили еще до начала разложения. Я думала об этом всю ночь, гадая, что бы это могло быть. Теперь я начинаю чистить.
Вскоре я вижу контур и поправляю свой головной фонарь. Эта штука плавно изогнута и имеет всего около восьмидесяти миллиметров в длину. Не могу понять, что это такое: украшение, кусок рога? Если это орудие, то не похожее ни на одно из тех, что я видела. Я сдуваю пыль и медленно принимаюсь за работу. Весь грунт, который я вынимаю, отправляется в лоток для просеивания. О чем же я буду писать? Я смотрю на два скелета. И отпускаю свои мысли в свободный полет, пока чищу.
Я все-таки специалист и не могу зайти так далеко, чтобы считать их любовниками. Но что-то в этом названии мне импонирует. Мы можем сколько угодно считать, что мы выше неандертальцев, и представлять себе, что истребили их, но с какой стати мы стали заниматься с ними сексом? Это более интересный вопрос. И я понимаю, что именно на него Ги хочет натолкнуть публику. Доказательство того, что это происходило, содержится в нашей ДНК. И, поскольку все это сейчас вертится у меня в голове, до меня далеко не сразу доходит, что я только что нашла.
Это обломок кости. Я наклоняюсь и осторожно сдуваю пыль. Хватаю лупу, чтобы посмотреть поближе. Продольный изгиб – это, похоже, физический недостаток. По отчетливой форме я могу судить, что это кость небольшого радиуса, предплечье ребенка, который, вероятно, был примерно в том же возрасте, что сейчас Джейкоб. Края хорошо сохранились. По ширине и угловатой форме я понимаю, что кость, скорее всего, принадлежала неандертальцу, хотя и не могу сказать наверняка.
Я гляжу на череп неандерталки с того места, где я сижу рядом с ее тазом. Она моя постоянная спутница, но она смотрит на кого-то другого. Она лежит в грунте, глядя в глаза… кому? Сыну, любовнику или, может быть, даже врагу – современному человеку, это все, что можно сказать наверняка, – который когда-то лег или был уложен рядом с ней. Кости ее рук протянуты, будто она хочет обнять или чтобы обняли ее. Его руки вытянуты таким же образом. Поза убедила меня, что они знали друг друга. Для них самих или для тех, кто их похоронил, они не отличались друг от друга.
Что мы потеряли? Я смотрю на пластиковую дверь, чтобы убедиться, что никто не войдет. Все, что я слышу из палаток снаружи, – это тихое похрапывание Энди, похожее на звук пилы. Я наклоняюсь, чтобы опереться на подушечки, которые разложила, чтобы защитить грунт вокруг нее. Я приближаю лицо к ее черепу и наклоняюсь, чтобы заглянуть в глазницы.
Какое-то мгновение я ничего не чувствую. Я жду и постепенно начинаю согреваться. Эти каменные стены сохранили ее в безопасности. Это они излучают дневное тепло – как будто это тепло ее тела. У нее была такая же кожа, как у меня. Та же кровь текла по ее венам. У нас обеих бьется сердце. Никакой разницы нет. Я знаю, что если бы мне посчастливилось встретиться с ней, я бы посмотрела ей в глаза и узнала ее. И может быть, она узнала бы меня. Ведь мы так похожи.
От автора
Я всегда была очарована неандертальцами, но в детстве они казались мне такими же далекими, как динозавры. В школе меня учили, что они были эволюционным шагом между обезьянами и нами – волосатые, ворчащие увальни, которые вымерли, потому что были хуже нас, пали жертвой на пути нашего вида от примитива к совершенству.
В 2010 году группа генетиков секвенировала геном неандертальца и сделала необыкновенное открытие. Современные люди европейского и азиатского происхождения унаследовали от 1 до 4 процентов своей ДНК от неандертальцев. Большинство ученых сходятся во мнении, что это говорит об относительно позднем скрещивании двух групп. Мы не более развитая версия неандертальцев, мы их близкие родственники.
Но мы-то считаем, что мы истребили неандертальцев, а вовсе не занимались с ними любовью. Так как же люди и неандертальцы вступили в контакт? Ответа мы не знаем, но романист должен рискнуть и его придумать.
В поисках правдоподобного ответа я изучила новейшие научные труды о неандертальцах. Вокруг почерпнутых из них сведений я и строила свою работу, используя их как набор правил для ограничения творческой фантазии. Кроме того, я воспользовалась своим походным опытом, чтобы представить, что мог чувствовать человек, который хотел выжить в пустыне более сорока тысяч лет назад.
