Паланкин принесли в тот же тронный зал, где Нина встречалась с королевой прежде.
– Тебе нужно посетить моего доктора? – требовательно спросила королева, восседающая на своем алебастровом троне.
Нина села прямо, позволив шали соскользнуть, а свету из окон осветить ее свежесотворенное лицо.
– Мне не нужен доктор. Чем он смог помочь вашему сыну?
Королева резко втянула воздух.
– Поставьте ее, – велела она. – И уходите.
Мгновение спустя слуги удалились, оставив их наедине – королеву, сидящую на троне, и Нину, стоящую перед ней.
– Так ты не была больна? – спросила королева.
– Я впала в транс, – легко солгала Нина. – Где ваш сын, королева Агата?
– Он не встает с постели. И… и постоянно кашляет кровью. Что с ним происходит? Я молилась каждый день, дважды в день, я…
– Ваша жажда войны разгневала Джеля.
Королева Агата нахмурилась.
– Нападение на Ос Альту?
– Именно гриш спасла вашего сына и подарила ему благословение Джеля.
– Но это нападение стало большой военной победой Фьерды!
Конечно, стало. Нина все еще видела перед собой торжествующее лицо Брума в тот вечер, крики ликующей толпы. Но сказать королеве прямо о том, что ей нужно, она не могла. Агата должна была прийти к этому сама.
Нина подняла голову, зная, что свет обрисует контуры ее лица.
– Знаете ли вы, что находится между Большим и Малым дворцами в столице Равки?
Агата потянулась к пуговицам на серебряном платье, словно то внезапно стало слишком тесным в груди.
– Королевская часовня.
– На месте Первого алтаря. Где возносились первые молитвы первым святым.
– Это фальшивая религия.
Но ее слова прозвучали тихо и неуверенно.
– Именно туда Фьерда направила удар.
– Это был приказ Ярла Брума, а не моего сына.
– Разве не вы правите этой страной? Разве все это делается не именем Гримьеров?
Агата облизала губы.
– По… по Джерхольму ходят слухи, что гриши – дети Джеля.
Наконец-то. Это прорыв.
– Джель – заботливый отец. Он защищает своих детей. Как и любой другой любящий родитель.
Королева сжала виски пальцами, словно от одной мысли о гришах, осененных божественным благословением, могла расколоться голова.
– Это ересь.
Нина широко и беспомощно развела руками.
– Я не могу объяснить всего.
– Ты – лгунья и еретичка. Ты противоестественна, со всеми твоими трансами и предсказаниями. Ты…
Нина откинула голову и закатила глаза, блеснув белками.
– Кровь все текла и текла. Ты знала, что потеряешь и этого ребенка, как всех предыдущих. И отправила свою милую Линор в подземелья, чтобы она привела тебе целительницу – гриша. Ее звали Полина. Ты пообещала ей свободу. Но на самом деле не собиралась отпускать ее. Она проводила с тобой часы, сидела рядом ночами. Она была рядом день за днем, исцеляя тебя и твоего малыша прямо в утробе. Она рассказывала истории, когда тебе было тревожно. А когда ты плакала, пела колыбельную.
– Нет. – Вырвавшееся слово походило на стон.
Нина пела ужасно, но она приложила все усилия, чтобы следовать мотиву, напеваемому ей мертвой фрейлиной.
– Dye ena kelinki, dya derushka, shtoya refkayena lazla zeya.
Это была старинная равкианская народная песня. «Далеко в горах, высоко в деревах жар-птица спит на златых ветвях».
– Ты… ты знаешь равкианский?
– Никогда прежде не произносила ни слова. Я знаю лишь то, что показывает мне Джель. Полина рассказала тебе, что у нее есть дочь, и ты обещала, что она сможет увидеть свою крошку снова.
У королевы вырвалось рыдание.
– Мне нужна была ее помощь!
– Джель прощает вас за это. – «А я – нет, – подумала Нина. – Ваш древесный бог слишком уж великодушен». – Но он не простит новых убийств гришей. Только не тогда, когда одному из них ваш сын обязан жизнью.
– Я… но как я могу остановить все это? Наш народ хочет войны.
– Так вам сказали или вы узнали это сами? Ваши генералы хотят войны. Простые люди хотят, чтобы их сыновья и дочери остались в живых. Они хотят мирно жить в своих домах и растить хлеба. Так кого вы станете слушать – генералов или Джеля? Выбор за вами.
Нина вспомнила строчку из книги о святых, прочитанную когда-то в детстве: «Вы можете выбрать путь веры или путь страха. Но лишь один путь приведет вас туда, куда вы стремитесь попасть».
– Я не знаю, что мне делать.
– Знаете. Прислушайтесь. Вода слышит и понимает.
Она поклонилась и повернулась к выходу.
– Ты смеешь показывать мне спину?
Рискованный шаг, но Нина должна была продемонстрировать Агате, что она закована в броню веры. Она не могла позволить себе выказать страх.
– Вам следовало бы беспокоиться о Джеле, моя королева, – заметила она. – Сделайте так, чтобы он не повернулся к вам спиной.
Она выскользнула из тронного зала и поспешно зашагала по коридору. Зашла ли она слишком далеко или это было в самый раз? Приведут ли посаженные ею семена к миру? Или она просто поставила под угрозу свою жизнь и жизнь Ханны?
Сейчас раздумывать над этим было незачем. Она сделала свой выбор, и впереди ждало еще много работы. До этого рассудок ее был затуманен, и она не придала значения словам, которые Брум произнес под дверью комнаты, но теперь в мозгу вспыхнуло слово – «Дрокстеринг». Дрюскели сегодня ночью уйдут в лес, далеко от Ледового Двора, чтобы отпраздновать подлое нападение на Равку.
И у нее появится шанс помочь Магнусу Опьеру сбежать из сектора дрюскелей. Равка истекала кровью, и Нина была не в силах исправить чудовищный ущерб, нанесенный врагами. Но Николай Ланцов все еще был жив. А значит, была жива и надежда. Она могла нанести удар по Фьерде и, возможно, обеспечить своему королю небольшое преимущество в этой борьбе.
Пришло время устроить кое-кому небольшие неприятности.
23. Николай
Николай собирался поспать, но, проворочавшись с боку на бок достаточно, чтобы понять бесплодность своих попыток, поднялся с непривычной ему кровати в Ирисовых Покоях с твердым намерением поработать. Но и в этом не преуспел. Он уже написал письмо в Кеттердам, и теперь оставалось лишь дождаться ответа. Хоть он и пытался сосредоточиться на чертежах ракеты, привезенных им из Лазлайона, невозможно было смотреть на планы, нарисованные Давидом, с пометками на полях, сделанными его корявым почерком, и не сдаться под натиском печали, не утонуть в бесконечной череде размышлений о том, что могло бы спасти жизнь его другу. Перед глазами стояло изломанное тело Давида, извлеченное из-под завалов, кровь и грязь на его расплющенной груди.
