Пятеро мужчин не выразили никаких эмоций, когда мы волокли Тай Шуня в его комнату, как не побеспокоили нас и в течение часа, потребовавшегося, чтобы уложить его в постель. Сейчас они кивают и кланяются нам. Ради собственного спокойствия лично я надеюсь, что они действительно будут держать рот на замке.
– Как прошло твое свидание? – интересуюсь, когда мы входим в мою комнату.
– Чудесно. – Просияв, Линьси показывает мне розово-фиолетовое плетеное ожерелье на шее. – Это она мне подарила.
– Красивое, – хвалю я, любуясь изящной вещицей, похожей на те изделия, что изготавливают время от времени захаживающие в Шамо кочевники.
– Спасибо! А я хочу взамен сделать ей браслет, – сообщает Линьси. – Но довольно обо мне. Кем был тот молодой человек с повязкой на глазу?
– Никем. Я видела его лишь однажды и то давным-давно.
– Если бы он был никем, у тебя не было бы такого выражения лица.
– О чем ты?
– У тебя глаза загорелись, когда я упомянула его, и сейчас ты улыбаешься какой-то особенной улыбкой.
Я открываю рот, но не могу вымолвить ни слова: ни опровергнуть, ни подтвердить.
– Ха! – торжествующе восклицает Линьси, но я замечаю залегшую у нее между бровями морщинку тревоги. Которая, однако, исчезает так быстро, что, возможно, мне всего лишь показалось.
У меня гудят ноги и начинает болеть голова. Все, чего я сейчас хочу, – это лечь в постель.
– Не понимаю, о чем ты болтаешь, глупая гусыня. Иди спать. – Я толкаю ее, а потом еще раз, видя, что Линьси не двигается с места. – Иди-иди, я сама подготовлюсь ко сну. Ужасно устала нянчиться с нашим малышом-императором. Увидимся утром.
Наконец Линьси уходит, а я забираюсь в постель, не заботясь ни о грязной одежде, ни о прическе. Растягиваюсь на простыне, и мои конечности расслабляются, а напряжение покидает плечи. Я закрываю глаза, стараясь не думать о парне в черном.
Алтан.
Его имя, его голос, его лицо… В мыслях я заново прокручиваю нашу встречу. Все, что он говорил, каждое его движение. Тьфу ты! Я ударяю кулаками по матрацу. Вряд ли я увижу его снова, так что нет смысла о нем думать.
Кроме того, когда рассветет, меня ждут большие проблемы.
Слуги и стражники, может, и не станут распускать непристойных слухов о нашей сегодняшней вылазке в город, но я не сомневаюсь, что отцу доложат. Главный министр считает важным все, что касается трона.
Я натягиваю одеяло на лицо, надеясь, что судьба будет благосклонна ко мне, когда отец узнает, что это я помогла наследному принцу улизнуть из дворца.
Во сне ко мне приходит юноша в черном. Он запускает стрелы в небо, и солнце воспламеняется, распадается на десять меньших солнц, вращающихся в хороводе. Одетый в алое и желтое, с золотыми волосами, он выпускает стрелу за стрелой, но ни одна из них не попадает в цель. Пылающие солнца танцуют, языки пламени колышутся, их жар обжигает.
В мгновение ока солнца превращаются в десять кроликов, прыгающих по кругу под какую-то неизвестную мелодию. Потом кролики вспыхивают, и я чувствую запах горящей плоти.
Раздается отдаленный смешок, и сон меняется.
– Ты видишь кукол, Сяо Ан?
Я снова ребенок, сидящий на плечах отца. Слышится характерная мелодия – погребальная панихида. Мама хлопает в ладоши, отвернув от меня лицо.
– Повернись, – прошу ее, – я хочу посмотреть тебе в лицо. Хочу знать, кто ты.
Кажется, она меня не слышит.
Отец показывает вперед.
– Ты видишь кукол? – снова спрашивает он.
Я смотрю на сцену. Там мужчина и женщина. Или, может, мальчик с девочкой.
Чудовища, похожие на людей. Уродливые существа с искривленными конечностями и неестественно согнутыми головами. Они кружатся и раскачиваются, и тут из-за ширмы доносится хихиканье. Музыка становится громче, оплакивая гротескный танец.
– Что ты видишь, Сяо Ан?
Отец поднимает меня с плеч и разворачивает лицом к себе и матери.
Их охватывает пламя, и я кричу что есть сил.
Я зажмуриваюсь, чтобы не видеть их лица. Их тающие, будто свечной воск, лица, которые стекают, капают, растворяются. Я сопротивляюсь, но отец поворачивает меня обратно к сцене, и я открываю глаза. Марионетки извиваются, не попадая в ритм смертельного реквиема. Я брыкаюсь и извиваюсь, но он держит меня крепко, точно в тисках.
Когда кукла-девочка отрывает голову кукле-мальчику, я снова начинаю кричать.
Свет на сцене гаснет, мир тонет во тьме.
– Проснись, Ан. Просыпайся, нам пора.
Я открываю глаза.
За окном еще ночь. Моргаю, чтобы прогнать пелену с глаз и туман из головы, все еще пребывая во власти разрозненных образов из сна, мешающихся с реальностью. Меня бьет дрожь, и я стараюсь не думать о кошмарном кукольном спектакле из сновидений. Однако до сих пор слышу голос, эхом отдающийся у меня в ушах. Нежный, любящий.
«Проснись, Ан».
Может, он принадлежал моей матери?
Я встаю, потирая виски, из горла вырывается хриплый стон. Во рту пересохло и ощущается сладковатый привкус, волосы спутаны, кожу стянуло. Шум в голове куда громче, чем в переполненной посетителями таверне, а ведь я не выпила ни капли. Интересно, как Тай Шунь будет чувствовать себя утром? Мне нужно принять ванну. Когда я бреду через комнату, лунный свет отражается от какого-то предмета на столе.
Стеклянный флакон.
«Тяжело, наверное, не помнить собственную мать».
Боль в груди нарастает, расползаясь по телу, словно проклятая пустыня, оставляя меня опустошенной и голой. Я покачиваю флакон, и прозрачная жидкость в нем приходит в движение. Императрица сказала, что настойка поможет мне вспомнить события прошлого.
Она выглядит безобидно, да и у Чжэньси нет причин, ну, отравить меня. Это даже смешно. Что за абсурдная идея!
Она сделала все возможное, чтобы мое пребывание во дворце оказалось приятным.
Вынимаю пробку. Семя надежды, которое я давно пытаюсь искоренить, грозит снова пустить корни. Возможно, на этот раз я действительно вспомню.
Я делаю глоток, и настойка прохладной змейкой стекает по пищеводу. Она безвкусная, почти как вода.
Минуты идут, но ничего не происходит. Глупо было даже надеяться.
Я зажигаю лампу, набираю ванну и погружаюсь в нее. Постепенно мои веки тяжелеют. Нежась в теплой водичке, опускаюсь все глубже, и мне начинает казаться, что я плаваю в открытом море.
