– Во! То, что надо! Можно запускать в народ!
Лапин согласно кивнул:
– Это да… я вот тоже уже несколько раз слушал, как он репетировал, и все равно постоянно заслушиваюсь… Интересно, кто автор? Ведь будто про нас написано!
Пожав плечами, я честно сознался:
– Не помню.
Кузьма пытливо глянул в глаза:
– Чур, признайся, может, это все-таки твоих рук дело?
Рассмеявшись, ответил:
– Я что – похож на поэта-песенника? Мой максимум – это «Шел Кузьма гулять на речку, перепрыгнул через овечку». Так что не надо на меня наговаривать.
Комиссар лишь хмыкнул. И морда такая хитрая, что сразу видно – мои слова его явно не убедили, и Михалыч по-прежнему подозревает командира в грехе стихоплетства. А Севка, поймав кураж, решил воспользоваться отличным настроением командира, застенчиво поинтересовавшись:
– Чур Пеленович, а вы больше никаких песен не вспомнили?
Опять услыхав про «Пеленовича», я лишь грозно цыкнул зубом. Ну да, осведомители меня уже просветили о внутренних шевелениях в батальоне. Ведь Бурцев, как подвижник с крестом, три недели таскался с тяжелым телом нерабочего пулемета. Правда, постоянно находясь под недремлющим надзором комиссара и Федора, свою антинаучную, языческо-религиозную деятельность прекратил. Но один хрен, упорствовал в отрицании, настойчиво величая меня (выбирая момент, когда я этого точно не услышу) исключительно по имени-отчеству.
Народ в батальоне подобрался хоть и отмороженный, но при этом вполне лояльно относящийся к юродивым. Видно, воспитание, заложенное с детства, сказывалось. Студент с пулеметом подходил под определение «юродивый», как никто другой. Ему сочувствовали (обычные бойцы), подкармливали внепайковыми вкусняшками (повар) и даже давали вещевые ништяки (баталер, оторвавший от собственной души почти новый ремень).
Подвиг ротного баталера стал последней каплей, и, поняв, что все заходит куда-то не туда, я распорядился оружие у мученика изъять, передав ружмастерам на починку, а хорошо подкачавшегося за это время Серегу по уши загрузил писарской работой. Только, как оказалось, было уже поздно.
Мои ребятки вполне справедливо считали себя лучшими из лучших. Да и сам я постоянно их в эту сторону накачивал. Но ведь у лучшего подразделения и командир должен быть самый лучший? Можно даже сказать – легендарный. Я со всех сторон этому соответствовал, кроме одной, независимой от меня, незначительной малости – у командира не было нормального, полноценного имени.
И поэтому сейчас, когда я набрал воздуха в грудь, чтобы рявкнуть на потерявшего берега музыканта, вмешался Лапин:
– Чур, ты, главное, не горячись. Ну что такое, в самом деле? Тебя уже во всем батальоне так кличут. Довольно давно. Вот как в Крым прибыли, так и пошло. И я решил с мнением народных масс не бороться. Зачем? Ведь ничего обидного или оскорбительного в этом нет. Вот вспомнишь ты свое настоящее имя – хорошо. А вдруг нет? Так и будешь до конца жизни, словно цуцик, с кличкой ходить? Неправильно это.
Выдохнув, я хмуро спросил:
– То есть, значит, просто Чур это кличка. А Чур Пеленович Сварогов это, по-твоему, нормально? Ты сам соображаешь, что говоришь?
Комиссар хладнокровно кивнул:
– Вполне. И Чур Пеленович ничуть не хуже других имен. Считай, что батальон тебя крестил. Тем более, мы с товарищами из матросского комитета посовещались и решили общее собрание провести по этому поводу. Только пока как-то не складывалось – или тебя нет, или какой-то взвод в разгоне. Но вот, как с остальными нашими бойцами соединимся, так первым делом тебе фамилию с отчеством и присвоим. Официально, как положено – с занесением в протокол и печатью подразделения!
Меня это развеселило:
– Я вам что – бронепоезд? Общим голосованием имя подбирать?
Собеседник горячо возразил:
– Ты лучше! Тем более – ничего подбирать не надо. Уже все подобрано. Только ты не вздумай скандал устраивать, потому что предстоящее действие здорово вдохновляет людей.
– В смысле?
Кузьма потупился:
– Ну, будущее решение комитета, оно как бы не тайна. Да, в общем-то, все про это знают. Так что народ готовится…
Я заржал.
– Ты еще скажи – к таинству! – последнее слово я произнес многозначительным шепотом и, перейдя на нормальный тон, продолжил: – Но сам подумай – ведь хрень какая-то получается! Ладно бы решили, что буду Иван Ивановичем Ивановым. Так нет – послушали идиота и ударились в религию.
Комиссар вскинулся:
– Наоборот! Никакой религии! Я тут, в Севастополе, на всякий случай к священникам с ребятами из комитета наведывался. Так вот – церковь выступает категорически против даже упоминаний старинных языческих верований. А наших парней этот церковный запрет очень сильно подзудил и вдохновил. Сам знаешь их отношение к попам. Так что все как-то один к одному сложилось. Тем более что Ивановых много, а Чур один. Его ведь вся страна знает! И церковникам это имя поперек горла, что в свою очередь очень нравится бойцам. Поэтому никуда ты не денешься, Чур Пеленович!
Кузьма набычился, готовясь отстаивать свое мнение, а я молча смотрел на него. Ну-ну… можно подумать, для меня это известие – неожиданность. Нет, разговор я так построил, что вроде как я удивлен, только на самом деле знал об этих шевелениях с момента их появления. Какой же я командир, если не буду в курсе происходящего в батальоне? Вначале думал прекратить самодеятельность, но потом решил – какого черта? Действительно – хожу с кликухой, словно барбос. Пора уже остепениться. Правда, сам изначально на что-то столь вызывающее не рассчитывал. Думал, что-нибудь обычное взять. Навроде – Чур Артемов. То есть тупо поменять имя с фамилией, включив любое рандомное отчество (ну не Владленовичем же называться?). Но если уж так повернулось, то пусть идет как идет.
Тем более – решение батальона, принятое в боевой обстановке, заткнет рот всем будущим недоброжелателям. А они обязательно будут. Назовись я так самостоятельно, всенепременнейше появятся «товарищи», страстно желающие потыкать носом товарища Чура в его сомнительное ФИО. Но теперь никто и вякнуть не посмеет.
К слову, насчет будущих «вякальщиков». Как я уже говорил, в дальнейшем вращаться планирую в самых верхах. Как раз там, где «товарищи» жрут друг друга денно и нощно. И для того, чтобы не давать им повод цеплять Чура туманным прошлым, была разработана «легенда».
По ней, мы с товарищем Жилиным плотно работали еще с четырнадцатого. В нашей группе из пяти человек была строгая конспирация, поэтому даже Седой не знал настоящих имен. Общались исключительно по партийным псевдонимам. Занимались в основном «эксами».
При этом такая группа реально существовала. Вообще, Иван, помимо остальной работы, курировал несколько подобных, никак не контактирующих между собой ячеек. Но лишь одна была уничтожена полностью. Причем у него на глазах – во время попытки захвата денежного фургона. Двое случайно подорвались на самодельной бомбе, еще двоих застрелили полицейские. Жилину тогда удалось уйти чудом. А полиция долго искала пятого налетчика. Вот, по легенде, я и стал тем самым пятым, из разгромленной группы. И в марте восемнадцатого Иван меня чудесным образом «нашел».
