Тарас задумчиво нахмурился:
– М-м-м… речь шла вроде только о представителях социал-демократической рабочей партии…
Фыркнув, ответил:
– Это от незнания реалий. В семнадцатом году на всю Российскую империю было менее двадцати пяти тысяч большевиков
[39]. И сотни тысяч представителей других партий. Так что сами в логике подумайте, кто там у вас в основном барагозил. Особенно, если учесть, что всякие «ревкомы» решения принимали большинством голосов. И что там могли сделать пара членов РСДРП(б) против десятка, к примеру, тех же эсеров? Или анархистов? Да и в самой РСДРП столько фракций, грызущихся промеж собой… Нет, и среди большевиков мудачья вполне хватает, но чисто физически их просто гораздо меньше.
Нетребко поднял брови:
– Так ваш батальон, что же, получается, весь из большевиков состоит?
Я развеселился:
– Процентов на шестьдесят из буйных матросов-анархистов. Эсеры есть. Меньшевики. Коммунистов чутка. Беспартийных куча. Есть даже свой монархист.
Штабс-капитан явно офигел:
– Монархист? У вас?! У красных?!!
– Не у «вас», а у «нас». И вы его знаете – это Матвеев. Мой НШ. Но они там с комиссаром чего-то мутят, и сдается мне, что Игнат Тихомирович вскоре к РСДРП(б) примкнет. И я считаю вполне правильным, когда нормальные люди к нормальным тянутся. – Посмотрев на несколько растерянного собеседника, добавил: – Вон, вы сами, несмотря на фамилию, почему-то к гайдамакам и прочим «запорожцам» не пошли. Хотя наверняка вас бы там приняли с распростертыми объятьями.
Контрик внезапно заледенел взглядом:
– Попрошу впредь воздержаться от подобных сравнений. Я русский малоросс. Патриот своей страны – России. А для чего были придумано и из каких стран продвигалось само понятие «украинец», в силу специфики профессии, знаю очень хорошо. Так что меня эти выкидыши Австро-Венгрии обязательно бы приняли. До ближайшей стенки…
Удрученно хмыкнув, я искренне сказал:
– Извините. Вашу позицию понял. Учту на будущее.
Помолчали. А потом Нетребко внезапно перевел тему:
– Госпо… товарищ Чур, вы первый красный офицер, с кем мне удалось вступить в беседу. И я просто, как человек, хочу спросить у вас, насколько вы сами верите в свои лозунги? Ну вот в эти – «земля крестьянам», «заводы рабочим», «власть Советам»? Про другие, вроде того, что «все люди братья и поэтому границы не нужны», даже не спрашиваю. Это абсурд. Но вот зачем нужны рабочим заводы? Как они ими будут управлять?
Я почесал затылок, признаваясь:
– Ну, вообще, лозунги они и есть лозунги. Не надо воспринимать их буквально. Считайте это просто декларацией о намерениях. Мелкая мастерская вполне может остаться в частном владении. А вот крупный завод государственного значения обязательно будет национализирован. Ведь от его функциональности зависит безопасность страны. И, к примеру, тот же Путилов обязательно станет саботировать решения правительства, останься он на своем месте. Зачем нам это нужно?
Тарас улыбнулся:
– А что же тогда изменится для рабочих? Ведь они как трудились на этом заводе, так и продолжат трудиться.
Я улыбнулся в ответ:
– В смысле токарных, фрезерных, слесарных и прочих работ ничего не изменится. Но появятся профсоюзы, плюс работяги смогут принимать участие в решениях заводской администрации. И, разумеется, изменятся условия жизни… Планируется восьмичасовой рабочий день. Двадцатичетырехдневный оплачиваемый отпуск. Оплачиваемые дни по болезни. Страховки и пенсии. Профсоюзные путевки к месту отдыха. Школы. Бесплатные детские сады. Детские летние оздоровительные лагеря… Да там все нововведения перечислять устанешь…
Штабс-капитан задумчиво протянул:
– М-да-а… вашу карту всем прочим тяжело будет перебить. Только вот где же вы финансы на все эти удовольствия возьмете?
Пожав плечами, ответил:
– Финансы будут. Тут лишь один снятый с довольствия великий князь компенсирует затраты на содержание целого завода. А сколько их таких? Не считая персон поменьше. Вот то-то…
Собеседник скептически поджал губы:
– Извините, но в вас, похоже, тоже толика романтизма есть. Просто я достаточно хорошо знаю человеческую натуру и могу с уверенностью сказать, что вот этих ваших нововведений хватит буквально на десяток лет. И то, если будете их вводить постепенно. А потом люди привыкнут и захотят большего. Человек ведь такая скотина, что быстро привыкает к хорошему и ему становится мало. Или вы считаете, что «сознательный» работник удовлетворится имеющимся?
Слово «сознательный» Тарас произнес с такой интонацией, что было понятно – относительно этой стороны взаимоотношений общества и личности у капитана есть глубочайшие сомнения. У меня, в принципе, тоже. Поэтому ответил, как думал:
– Как говорил один мой знакомый: когда за душой нет ни копейки, рубль тоже капитал
[40]. И даже десять лет – большой срок. Ну а в дальнейшем… Ленин как-то сказал, что государство – это аппарат принуждения. Так что в этом смысле для тех, кто начнет зажираться, будет не только пряник, но и кнут.
Нетребко съехидничал:
– Как? Неужели своих, классово близких?..
Я кивнул:
– Недрогнувшей рукой. Тут в другом дело. Вы сами сказали про десять лет. Вот давайте и прикинем. Сейчас вводить все это просто нереально. Война, потрясение всех устоев, ну и так далее. Нет, что-то начнем делать уже в ближайшее время. Это будет касаться и земли, и фабрик. Но основные положения пойдут в дело лет через пять-семь. И очень постепенно. Так что растянется еще лет на восемь-десять. Ну, чтобы народ в бодром тонусе держать, каждый год делая какие-то послабления. И какой там у нас год в итоге получится?
Заинтересованно слушающий меня собеседник, на секунду задумавшись, ответил:
– Где-то тридцать пятый – тридцать шестой.
– Ага. И к этому времени у нас подрастет целое поколение, воспитанное на совершенно новых отношениях. Которое к советской власти станет относиться как к матери родной. Так что речь пойдет не о «сознательности» нынешних людей, а о правильном воспитании будущих трудящихся. И поверьте – государство приложит к этому все силы. Только вот проблема вылезет совершенно в другом…
