— А поцелуй на прощанье? — на самом деле, сложно сосредоточиться на том, что тебе говорят, когда твое тело так откровенно ласкают, попутно трахая мозги. К тому же, слишком уж много информации на мою сонную голову, да и всю меня разомлевшую. Без конспектирования точно не обойдешься. Хотя ни одно недоброе предчувствие или просто чувство обоснованного страха от смысла услышанных слов-предупреждений не сумели выдержать и десяти секунд под напором более сильных желаний и ощущений. Казалось, Глеб их сминал своей прессующей близостью и нависшим надо мной мощным телом буквально на раз. А на деле, сбивал меня с самой устойчивой точки равновесия лишь незначительным движением пальцев или проникающим в меня взглядом, превращая звучанием зачаровывающего голоса в безвольную и абсолютно беспомощную марионетку. От чего хотелось раствориться в этом сумасшествии и в самом мужчине окончательно и безвозвратно.
Откуда в нем столько власти надо мной? Или я далеко не одна такая, кто становился под физическим и ментальным воздействием этого невероятного мужчины жалким подобием полуразумного существа.
— Именно из-за него я и не могу никак сейчас отсюда уйти. Возможно даже намеренно тяну время, поскольку знаю, что покинуть квартиру после этого придется в любом случае, иначе… Задержусь тогда уж точно надолго.
— Я бы нисколько не стала этому возражать, если не наоборот. — весьма удачный момент, чтобы опробовать собственные чары на человеке, которого я сейчас хотела, как озабоченная кошка. Что я, впрочем, и сделала, в конец осмелев и практически не скрывая пронимающих меня до дрожи сексуальных желаний. Почти одновременно приподнимая руку, чтобы коснуться шеи и массивной скулы Глеба и отводя в сторону ту самую ножку, которую он до этого так возбуждающе ласкал, раскрываясь перед мужчиной откровенно бесстыжим приглашением в очень развратной позе.
— Маленькая совратительница.
О, да. В его устах это звучало на редкость умопомрачительным комплиментом. Но куда сильнее пробирало по самое немогу, так это его взглядом — безумно глубоким, ничем не завуалированным и блаженно осязаемым, под нестерпимым воздействием которого со страшной силой тянуло прогнуться еще больше и позволить сделать с собой все, что только не возжелает мой единоличный владелец.
— Кто бы говорил?.. — единственное, что сумею тогда произнести на томном выдохе, за секунду до того, как сминающий рот Глеба накроет мои припухшие и вызывающе покрасневшие губки. После чего несдержанно ахну, под таким уже знакомым напором чужих губ и атакующего только на поражение языка. Всего за какие-то ничтожные мгновения, от их порочных действий, еще и с утроенной силой меня буквально насквозь пронизывало ненормальной похотью и практически впритык подступившим оргазмом. По крайней мере, в голове за это время я успела кончить раз пять — не меньше. Разве что только и оставалось немощно постанывать и без ложной скромности отвечать на поцелуй мужчины, пока меня всю трясло под обжигающими ударами-разрядами нестерпимого возбуждения.
Боже… как же я его тогда хотела и во что превращалась за эти едва уловимые доли секунд. Тут уж во истину не заметишь, когда и как станешь зависимой и до истеричности одержимой таким мужчиной безмозглой дурой.
— Все… Еще пару секунд, и уже точно не смогу остановиться. — даже его хриплый рык явно обезумевшего зверя ударил меня по слуху и перетянутым нервам дополнительной стимуляцией греховной истомы. А после того, как он прервал поцелуй, я и сама едва не заскулила обиженным котенком. Так нечестно и неправильно. Нельзя оставлять заведенную до такого состояния девушку в столь неудовлетворенном положении. А вдруг она что-нибудь выкинет эдакое, не совсем приемлемое ни для нее, ни для ее любовника?
— Так не останавливайтесь, — я едва не захныкала прямо в губы Глеба, беспомощно цепляясь за его мощные плечи обессиленными пальчиками, но не теряя надежды до последнего.
— Увы, Стрекоза, но это уже предел. Я и так затянул с уходом.
Еще и отпустил мою грудь, окончательно меня этим добив. Но, правда, обхватил мое скисшее личико обоими ладонями, удерживая данным жестом то ли меня, то ли себя от никуда не девшегося соблазна — возобновить нашу далеко не детскую шалость и довести ее наконец-то до логического завершения.
— Жди моего звонка и готовься к новой встрече. Тем более, выходные уже почти на носу. Так что не расслабляйся. Я по любому успею восполнить все упущенные возможности, до самой последней.
Прощальный поцелуй в лоб и с меня срывают жестоким "рывком" самое восхитительное ощущение чужой близости, к окутывающему кокону которого я успела за все это время так крепко прикипеть и очень-очень сильно привыкнуть. Даже чуть было от обиды не всплакнула, продолжая при этом томиться в никуда не девшихся приливах блаженной истомы. Разве телу успеешь объяснить всего за несколько секунд, что продолжения фильма можно уже не ждать. Все. Кино закончилось и сюжет, как всегда, оборвали на самом интересном месте.
А я так и осталась валяться распластанной по постели и до слез разочарованной брошенкой, которую, если так подумать, теперь и пожалеть-то некому. Успела только проводить тоскливым взглядом уход Глеба из спальни и еще какое-то время пролежать в неподвижной позе, прислушиваясь к внутренним звукам квартиры. И, надо сказать, звукоизоляция здесь была просто отменной. Напрягать слух пришлось очень сильно, хотя меня и порывало вскочить с кровати и в чем мать родила побежать следом за мужчиной. Странные и, что примечательно, абсолютно мне не свойственные желания. Одному богу известно, как я удержалась. Может отвлеклась на разглядывание окружающей комнаты, как и осознание того факта, что меня только что оставили совершенно одну в совершенно чужой для меня квартире?
Благодаря яркому свету, льющемуся из двух занавешенных полупрозрачными гардинами окон, вчерашняя мрачная спальня уже не казалась таковой и почти не давила на сознание своими впечатляющими габаритами. Да и чередование атласных шпалер — темно-бордовых и молочно-бежевых — создавали иллюзию то ли очень большой шахматной доски, то ли зебры с идеально ровными линиями в довольно просторном и очень даже воздушном пространстве.
Большая часть входящих в общий интерьер комнаты предметов мебели так же чередовалась от очень темного, почти черного, к едва не ярко-белому. Королевская кровать с нежнейшим постельным бельем и меховым покрывалом, ее огромная кожаная спинка с каретной стяжкой и почти вся присутствующая здесь мягкая мебель — выделялись самыми контрастными, чуть ли не монолитными пятнами темно-бордового на общем фоне белого: центрального ковра с густым и длинным ворсом, массивного туалетного столика-комода (при чем явно не женского) и встроенного вдоль всей стены зеркального шкафа-купе. В общем, разглядывать (и не только визуально) все находящиеся здесь вещи можно было до бесконечности, учитывая, сколько еще комнат мне предстояло здесь обойти, чтобы удовлетворить хоть немного свое непомерное любопытство.
Не каждый день тебя оставляли совершенно одну в квартире, чья официальная стоимость охватывала как минимум с две дюжины квартир, подобных нашей. И тут Глеб Стрельников говорил чистейшую правду — ему не зачем было переживать по данному поводу. При всем своем желании, я бы никогда в жизни не рискнула что-нибудь отсюда украсть или каким-то невероятным способом вынести хотя бы одну десятую часть от всех здесь имеющихся апартаментов, дабы где-нибудь толкнуть на стороне и за вырученные деньги покрыть практически все долги родителей. А ведь по сути меня сейчас окружали такие астрономические суммы денег, реальные размеры которых я до сих пор не могла себе ни представить, ни хоть как-то нарисовать в своем достаточно бурном воображении. Я лежала на этих деньгах, я смотрела на них, даже могла физически пощупать, но вот взять, положить в карман и унести…
