Не удивлюсь, если так старается и сам Кир Стрельников, трепыхающийся и выживший каким-то невообразимым чудом где-то там — глубоко-глубоко в наглухо зашитом подсознании. Кажется, я чувствовал его жалкие потуги пару тройку раз, но они были настолько слабенькими и немощными, что воспринимать их всерьез или обращать на них внимание — самое последнее дело. Все равно, что раздражаться на скользящих по твоему лицу тех же солнечных зайчиков. Все равно солнце скоро уйдет с зенита и потянется гиперленивой "поступью" за крышу клиники. И скоро поползут более приятные глазу бронзовые рефлексы и полутени. Верхушки деревьев с небесными прорехами будут и дальше переливаться то серым, то золотым, то ярко-белым, но до моего окна уже не достанут. Как и Кирилл Стрельников не достанет до моего сознания. Ему там делать больше нечего. Хотел бы так сильно бороться за свою жизнь, то не стал бы так долго прятаться по темным углам подобно сцикливой крысе. А теперь уже поздно как-то рыпаться. Поезд давно ушел. И да…
Скоро мы поедем домой. Скоро все останется позади. Еще несколько дней и…
* * *
В этот раз я проявляю упрямство впервые за столько времени. Не разрешаю матери себя одевать. Мне не пять лет. Гипс с руки сняли. Никакого дискомфорта я больше не испытываю. Может лишь слегка притормаживает от последних доз принятого пару часов назад лекарства, но, по крайней мере, слюни не пускаю и пуговицами в петли попадаю практически с первого раза. И мне хочется это сделать самому. Вспомнить, каково это или попытаться понять, что я теперь чувствую к прежним вещам, возвращают ли их прикосновения к забытым старым ощущениям? Или мне придется по-новому все это осваивать и заново ко всему привыкать? Правда, задумываюсь я над этим все равно недолго. Потому что это, на самом деле, не имеет никакого особого значения. Еще один назойливый "солнечный" зайчик. Скользнул по сознанию и тут же благополучно был забыт.
Правда, маменька и тут не пожелала отступать. Терпеливо выждала, когда я вправлю низ рубашки в брюки, застегнув пояс и ремень, и сразу же подскочила ко мне почти в самый притык, чтобы заботливо поправить чуть скосившуюся планку с воротником. Какой при этом материнской гордостью сверкали ее любящие глаза — не передать словами.
— Уже жду не дождусь того дня, когда увижу тебя в свадебном сюртуке. Будешь смеяться, но я уже и цвет для него подобрала, оливковый, возможно с отливом "хамелеон", а может и костюмный бархат. Главное, не затягивать с датой главной церемонии. Но это мы уже обсудим с Шевцовыми сами. Все, что тебя должно будет волновать в ближайшее время — это строгое выполнение предписаний Виктора Игнатьевича, много отдыха и четкое соблюдение правильного режима питания. Будем совместными усилиями приводить тебя в божеский вид. А то совсем тут исхудал. Хорошо, что хоть паутиной и метровой бородой не зарос.
— Надеюсь, в туалет и в душ ты со мной дома ходить не станешь? — я очень редко что-то говорил, но за последние дни приходилось себя заставлять это делать как можно чаще. А то, не дай бог, еще что-то заподозрят.
Тяжело, конечно, особенно, когда делаешь это через силу, поскольку говорить не то что не хочется… просто все эти лишние телодвижения с потугами — открывать рот, что-то из себя выжимать, а перед этим формировать в голове нужную фразу — все это настолько напрягало и раздражало, едва не до лихорадящей трясучки. Это привилегия Кирилла Стрельникова. Это он привык трещать языком часами напролет и нести всякую ахинею. А меня все это выводило из себя, буквально выбешивая и выворачивая наизнанку, тем более, когда приходится выдавливать из пережатого легким удушьем горла всю эту бессмысленную чушь. А уж насиловать голосовые связки для меня — настоящая пытка. Причем, чем дольше приходится говорить, тем сильнее нужно для этого напрягаться физически, иначе сорвешься или опять тупо заглохнешь…
Ненавижу… Для чего мне с ними говорить? Почему им просто не оставить меня в покое? Почему они не оставили меня там, в моей квартире? Кто им дал право туда врываться и отбирать Тебя у меня?..
Все… тише-тише. Дыши, Кир, дыши. Они не должны видеть, что ты все помнишь и все про них знаешь. Не давай им повода оставить тебя здесь. Ты должен отсюда выбраться. Ты должен это сделать любой ценой. Но лучше, чтобы никто ни о чем не догадался. Дай им то, что они ждут от тебя. Будь хорошим и очень покладистым мальчиком. Притворить и Киром прежним, и Киром-тихушей одновременно. Им это надо? Вот пусть и довольствуются своей наконец-то сбывшейся мечтой. Пусть играются дальше в свои излюбленные игры баловней судьбы. Зачем подрезать им их собственные иллюзии неуместными срывами. Забыл, чем они для тебя заканчивались, и через что тебе пришлось пройти, прежде чем ты понял, где облажался по полной и в чем твоя главная ошибка?
Конечно, я все помнил. Такое хер вообще когда-либо забудешь. Свои первые минуты пробуждения. Вернее, воскрешения из мертвых. Когда до тебя, пусть и не сразу, но доходит, что ты все еще жив, и ты так и не добрался до последней грани, а ведь был уже от нее так близко, почти у самого края… Но кому-то приспичило не только выдернуть меня с того света, едва не на последних минутах, но и отобрать самое ценное, за что я держался, как чумной, боясь упустить его из рук хотя бы на секунду, боясь его потерять… Крупицу собственной жизни… Ключ к нашему спасению… То, что еще имело смысл, пусть и не заставляло при этом жить или дышать. Но это было единственное, что осталось от тебя… Что напоминало о тебе и что билось в моих руках, пока я его держал в своих ладонях…
Естественно, первое, что я потребовал, чтобы мне Его вернули. Но по выражениям лиц этих ублюдков я сразу понял, что ни мне Его не отдадут. И, разумеется, меня сразу же сорвало, не смотря на остатки сильнодействующего лекарства, которое мне вкатали до этого, я умудрился и с постели вскочить, и даже прорваться в коридор. Потребовалось несколько человек из медперсонала, чтобы меня поймать и скрутить прямо на полу, ибо так просто я сдаваться не собирался. И я, само собой, и не сдавался. Вырывался и отбивался до последнего, с криками, с истерией и бешеными припадками одержимого бесами; кусаясь, лягаясь, мечтая разорвать какой-нибудь из этих бездушных тварей глотку если не руками, то хотя бы зубами. Но их оказалось слишком много, и кто-то из них снова вкатал мне очередную быстродействующую дозу снотворного.
Так что во второй раз, когда я очнулся, они уже здорово подстраховались. Прикрутили меня к койке за запястья внушительными ремнями. И, как выяснилось позже, из отдельной палаты отделения интенсивной терапии меня перевели в совершенно другое место. Узнавать, в какое — совершенно не хотелось, как и в первый раз. А вот вырваться и сбежать — еще как и со страшной силой, буквально до одури. Но наличие ремней и их мертвой хватки сводило мои порывы до нуля, чтобы я при этом не делал и каких усилий не прилагал. И впервые во мне затлели спавшие до этого непробудным сном искры здравого разума. Тогда-то мне и пришлось задвинуть Кира Стрельникова очень и очень глубоко, включив Кира выжидающего и прикидывающегося пай-мальчиком. Они же хотели видеть меня таким. Чтобы я не буянил и перестал вести себя, как полный псих, а то обколют успокоительным до такой степени, что точно начнется необратимое разжижение мозгов. Они и без того меня начали пичкать всякой дрянью, даже когда я вообще ничего не делал и не говорил. Типа следили за моей реакцией, "вычисляя" уровень поехавшей у меня крыши лишь одними известными им способами.
