Но, как ни странно, мне все же удалось ввести их в заблуждение, причем в самые первые дни. Подточить их бдительность, заверить, что со мной все в порядке… В общем, как только с меня снимали ремни и снижали дозы успокоительного, тогда я и начинал срываться. Разве что сбежать из психушки — это практически то же самое, что попытаться сбежать из тюрьмы, не имея при этом никакого предварительного плана и совершенно не зная, как выглядит здание самой богадельни изнутри и снаружи.
Накосячить по дурости в первую неделю я успел предостаточно. Пока до меня наконец-то не дошло, в чем именно заключалась моя ошибка, и что своим поведением полного неадеквата я еще больше усугубляю и свое здесь положение, и открытое недоверие ко мне лечащих врачей. Так что по любому пришлось пересмотреть собственное поведение и понять, что конкретно я делал и делаю не так. После чего угробить еще целую неделю на то, чтобы убедить всех и каждого, что я вовсе не псих. У меня просто был очень сильный нервный срыв с непредвиденными последствиями. И благодаря ударному курсу интенсивной психотерапии я сумел наконец-то прийти в себя (более-менее относительно) и почти что стать прежним Киром Стрельниковым. Ну, а то что я стал почти не разговорчивым и чуть заторможенным, так это по большей части виноваты психотропные нейролептики.
На самом деле, доктор не хотел меня выпускать из дурки еще где-то с месяц. Ему хотелось наблюдать за моим восстановлением, как говорится, на расстоянии вытянутой руки. Самому отслеживать постепенное снижение курса прописанных им же лекарственных препаратов и мое соответствующее с ними поведение. Но маменька, как всегда, настояла на своем и без того героически продержавшись все последние две недели в напряженном выжидании моей долгожданной ремиссии. Иначе бы забрала меня домой еще в первые дни, не произойди мой первый психический срыв после моего первого пробуждения прямо на ее ошалевших глазах.
Зато как они теперь изменились и с какой восхищенной любовью смотрели на меня в эти самые секунды. Казалось, переполнявшими их чувствами можно было затопить как минимум западное крыло всей психушки.
— Нет, конечно, — она заливисто смеется, и ее смех действительно выглядит на редкость счастливым и таким же "ослепительным", как солнечные блики послеполуденного солнца. Эта ее искренняя игра самой любящей и самой заботливой мамочки в мире настолько вжилась ей под кожу за все эти дни, что, похоже, она и сама начала верить в то, что "чувствовала" все это время. — Ты как что-нибудь ляпнешь в своем кировском репертуаре… Ничего. Скоро приедем домой и все недавние проблемы, как рукой снимет. Обещаю. Теперь все будет только хорошо. Я сделаю все возможное и невозможное, чтобы так и было. Только не забывай, как сильно я тебя люблю, и если опять с тобой случиться что-то плохое, то в следующий раз я точно такого не выдержу и не переживу.
Какой милый материнский шантаж. Хотя попытка, так уж и быть, сочтена. Возьму на заметку. Может быть.
— Я тоже тебя очень люблю. — правильно, Кирюша. Надо говорить всегда только то, что они хотят от тебя слышать. Тогда их бдительность будет размякать все сильнее, а нехорошее предчувствие тихонечко забудется в очень глубоком сне. Надо держаться постоянно, каждую гребаную секунду, никогда об этом не забывая. Но, самое главное, нужно попасть наконец-то в Одонатум…
* * *
В семейную резиденцию Стрельниковых мы добрались уже где-то на закате, невероятно красочном и завораживающе пурпурном. Наблюдать за ним с западной террасы заднего фасада со второго этажа было воистину впечатляющим моментом. Маменька меня туда вывела вроде как по собственной инициативе (с неизбежной маячившей за нашими спинами тенью в лице одного из охранников дома — Кольки Ковалева), постоянно придерживая под локоть (вернее, впившись в него обеими руками то ли ревностным, то ли паническим жестом) и не отставая на первых порах ни на секунду, ни на полшага.
Последние деньки умирающей осени. Как символично. Не удивлюсь, если через неделю выпадет первый, пусть и быстротечный снежок. Мать постоянно любила рассказывать, что, когда они расписались с отцом (само собой, в тайне ото всех), в тот день тоже шел снег. И если в очередную их супружескую годовщину он не выпадал пусть даже с дождем, Рита Петровна очень расстраивалась и говорила, что следующий год нашей семейной идиллии будет не очень, а может и совсем плохим. Честно говоря, не помню, шел ли на их прошлую годовщину этот дурацкий снег или нет, все равно я в эти идиотские приметы не верил, тем более, если их сочиняли на ходу такие вот сентиментальные брошенки вроде моей не в меру отчаянной маменьки. Ее долгосрочному оптимизму можно только завидовать или, наоборот, искренне сочувствовать. Или не искренне. В любом случае, истинному положению Маргариты Стрельниковой оно уж точно ничем не поможет.
Как ни странно, но первый день в Одонатум-е я выдержал более-менее сносно. Типало меня не сильно, да и не особо раздражало то, что обычно при других обстоятельствах вызывало бы дичайшее желание поскорее отсюда слинять или устроить истерику века. Видимо, прежний Кир и вправду был нехило так мною задвинут и привален сверху десятитонным пластом гранитных плит, что все его прежние привычки воспринимались мною теперь иллюзорным сном из очень далекого детства. Что-то знакомое, но… увы и нет — не мое.
Ну, зато я теперь там, куда и рвался со скрытым отчаяньем все последние дни. Первая и далеко немаловажная часть моей тайной миссии выполнена почти на отлично. Осталось за малым. Довести свой план до логического конца и в этот раз избежать всех возможных ошибок или, по крайней мере, большую их часть.
Всего неделя. Мне нужно продержаться только одну неделю и рассчитать все до последней мелочи. Поэтому, прошу…
Не приходи… Не снись мне и не пытайся пробиться до меня. Просто подожди. Подожди всего несколько дней. Это все, о чем я тебя сейчас прошу. И это не так уж и долго, если так подумать.
Мне не нужны срывы. Чем меньше я буду привлекать к себе внимание, тем меньше у них будет поводов что-то заподозрить. Им нужен спокойный и очень покладистый Кирюша? — они его и получат. Тихого, со всем и всеми соглашающегося, мало мозолящего кому-либо глаза. Делающего вид, будто исправно, строго по расписанию принимает таблетки, а на своем компьютере в своей "детской" комнате играет в примитивные игрушки или переписывается банальными фразами с друзьями в соцсетях. Нет, он не лезет искать Твои фотографии, не выходит в ваш личный чат в ВК, чтобы перечитать ваши последние сообщения друг другу, которых в общем количестве можно было от силы сосчитать едва не на пальцах. (Как мало у вас, оказывается, было на все это время. Практически ничего. Всего несколько дней. И то, вы их тратили по большей части на телефонные разговоры. Какой смысл обмениваться смс-ками или чатиться в виртуальной беседке, когда проще позвонить и слушать напрямую ваши голоса?..)
Он делает все невозможное, лишь бы избежать хоть каких-то, даже случайных пересечений с твоим призраком и оставленными тобою в интернете или реале следами… Я тоже это делаю. Потому что это я в любом случае сорвусь не в самый подходящий для этого момент и тогда попробуй всем докажи, что ты не верблюд.
