Я уже и не сдерживалась. Прикрывала глаза. Позволяла этим зыбким волнам нести меня как можно дальше от внешнего мира, от всех оставшихся где-то там ни для кого непосильных проблем. Больше ничего не было. Кроме тебя и меня. Кроме нас. Твоего дыхания, ласкающего взгляда, твоих касаний и биения твоего сердца… Моего единственного мужчины…
А когда твои пальцы прошлись по моей шее, по ключице, плечу и всему изгибу руки, я впервые не удержалась и порывисто выдохнула, пропустив через все тело, будто легкий разряд статического тока восхитительной дрожи. И наши ладони снова встретились. Так ненавязчиво, как и твои губы едва-едва соприкоснулись с моими. И нет. Ты меня вовсе не целовал. Просто ими касался, как до этого касался пальцами. А теперь повторял их движение своими губами. Пока ласкал мою ладонь и рисовал по моим вздрагивающим пальчикам живыми узорами первозданного откровения.
Казалось, ты буквально передавал через мою немеющую кожу свои же сумасшедшие ощущения, заставляя чувствовать невероятную мощь переполняющих тебя желаний и одержимых эмоций. Заражая ими и питая мою собственную кровь. Спасая от самой себя, забирая мою всеразрушающую боль и вытягивая капля за каплей физическую слабость. И ты не просто меня ласкал или успокаивал. А именно читал и приручал, превращая в свою личную тень, в продолжение своих действий, своей воли и себя самого.
И после того, когда ты вошел в меня, я уже и не ощущала себя прежней и той, кто еще совсем не так давно трясся от страха перед неизведанным и боялся собственных к тебе чувств, будто смертельной отравы. Словно всего за несколько минут до этого, ты меня полностью оголил. Снял с меня до самого последнего лоскутка всю меня старую, обнажив перед собой самое сокровенное и скрытое до этого от всех и вся. И взял все это, как собственное, принадлежащее по праву только тебе одному. Взял, забрал, присвоил и наложил свою неразрывную печать. Навсегда… На веки вечные… До скончания времен… Пока смерть не уничтожит этот мир и не отберет нас друг у друга…
* * *
— …А почему ты меня уже несколько раз называл "стрекозой"?
Наверное, именно так и занимаются настоящей любовью. Вначале поднимают вас в небо до самых звезд, но они совершенно не обжигают и не сжигают дотла. Наоборот, ласкают и наполняют своим ослепительным светом, позволив прикоснуться к их поверхности и достичь их эпицентра в момент очередного зарождения Абсолюта. А потом вы просто в этом парите, в защитных волнах самого прекрасного во Вселенной мира. Мира вас двоих. Вроде бы и такого крошечного, но настолько безграничного и совершенного, что о существовании других подобных миров, вам и знать теперь уже не хочется.
Я бы, вероятно, и молчала дальше, довольствуясь только малым (или, наоборот, наибольшим) — возможностью прижиматься к тебе. Чувствовать твои жаркие объятия и тебя всего, на своей кожей, в коже, под кожей… внутри своих нервов и эрогенных рецепторов. В твоих фантомных толчках в глубинах своего разбуженного тобою естества… В щекочущих каплях твоего обильного семени, время от времени сбегающих вязкими струйками по моей воспаленной промежности.
Но меня сейчас так безумно распирало от неведомых мне ранее чувств и эмоций, будто вместе с оргазмом ты заставил меня пережить нечто совершенно для меня новое и неизведанное. Почти невероятное. Так что поделиться этим с тобой хотелось едва не до трясучки. Разве можно такое прятать только в себе, особенно когда его так много, и оно захлестывает тебя с головой с каждой пройденной минутой все больше и глубже. Тем более, что часть этого восхитительной эйфории по праву принадлежало и Киру. Жаль, что нельзя было раствориться в нем буквально, сплестись всеми нашими клеточками тел и сущностей в одно целое — совершенное и неделимое. А, самое главное, больше никогда не возвращаться во внешний мир…
— Чего это ты вдруг вспомнила об этом прямо сейчас?
Действительно, с чего бы? Когда мне больше всего хотелось в эти минуты рассматривать его лицо, прижиматься к нему еще крепче, чувствовать еще сильнее, чем чувствовала, и изучать всего-всего кончиками собственных осмелевших пальчиков. А еще, забраться ему в голову, в его память и узнать о нем абсолютно все-все-все. Каким он был карапузом после рождения, как выглядел в раннем детстве, подростком, в юные годы. Как менялся на протяжении всей своей прожитой жизни, о чем мечтал, где успел побывать и какие самые сильные впечатления пережить и испытать. А, главное, откуда у него и его отца одна и та же привычка называть меня Стрекозой?
Хотя, не знаю. Просто молча его разглядывать и ощупывать в полусумраках спальни, пытаясь запомнить и прописать на своей коже все эти ни с чем несравнимые ощущения, чтобы возвращаться к ним раз за разом снова и снова, когда его не будет рядом, напоминая, что это все реально… что МЫ реальны.
— Не знаю… просто вспомнилось. Твой отец тоже меня так называл… Теперь это выглядит как-то… странно, что ли?
— Серьезно? Действительно, странно. — Кир даже попытался разглядеть на моем лице доказательства тому, что я сейчас не шутила, приподняв его поближе к своему за подбородок. — Вообще-то он так называл со своим братом мою мать, но перестал это делать уже очень давно. Во всяком случае, я уже и не помню, когда именно. Да и сам успел за столько времени об этом подзабыть. Вспомнилось где-то через несколько дней после того, как тебя так окрестил еще в "Дубае". А потом оно как-то само по себе присосалось и больше уже не отпускало. В любом случае, я с отцом об этом не договаривался и не выбирал, как тебя называть. Считай, это просто совпадение, возможно на каком-то даже подсознательном уровне. Хотя я никогда не ассоциировал свою мать ни со Стрекозой, ни с чем бы то ни было похожим и, естественно, никогда ее так не называл.
— Только меня одну? И никого другого до меня?
Я тоже внимательней вгляделась в его лицо, пытаясь уловить в контрастных тенях, чуть исказивших его черты, любое, даже самое незначительное изменение. Но все, что сумела увидеть, только тронувшую в тот момент губы Кира сдержанную улыбку, а его глубокий ответный взгляд скорее прочувствовала, нежели разобрала в полутемноте.
— Если честно, то так на вскидку уже и не вспомню. Но то, что ты первая и единственная, кого я начал так называть — это уже факт. А других… — он отрицательно качнул головой, с такой убедительной уверенностью, которой просто невозможно не поверить. — Скорей что-то из темы "кисок" или "милочек" и то по большему счету в разнобой. Как говорится, чем первым стрельнет в голову из извращенного подсознания. А вот Стрекоза…
Он снова провел пальцами от моей шеи, по плечу и всей длине руки, вызывая уже такую знакомую волну захватывающих дух мурашек, от которых невольно хотелось сладко задрожать и еще плотнее прижаться к своему исключительному мужчине.
— Стрекоза у меня только одна. И других уже с таким "именем" больше никогда не будет… — никогда и никто еще до этого не делал мне таких сексуальных признаний, от которых шла кругом голова, а по коже и под сердцем разливалось обжигающей истомой сумасшедше сладкого экстаза. Особенно, когда наши пальцы переплелись, тихонечко подрагивая от столь волнительных касаний и ощущений. И когда взгляд Кира прошелся по моему лицу восхитительной лаской от неоспоримого собственника и одержимо страстного ревнивца.
