Хотя понять ее реакцию было не так уж и сложно. Пока она зализывала свои душевные раны в пятизвездочных отелях на европейских курортах, ее благоверный муженек успел наворотить такую кучу неподъемного дерьмища, на раскопки завалов которого теперь уйдет не пойми сколько времени, сил и далеко немалых ресурсов. Ведь, по сути, она проглядела назревающий в нашей семье катаклизм практически в упор.
— Но если бы я действительно знала, чем это может закончиться, то никогда бы никуда не поехала. Я же спрашивала тебя тогда по телефону, предлагала свою помощь… а ты просто и как обычно отмахнулся.
— Потому что был тогда таким же несведущим кретином и сам никогда бы не поверил в то, что вскоре со мною случится. Мне до сих пор в это с трудом верится. Смотрю на эту долбанную палату и кажется, что это какой-то до дикости дурной сон, до первой попытки пошевелиться или встать с кровати.
— Обещаю, я тебя отсюда сегодня же увезу. Сейчас приедет Дима, и этим вечером ты уже будешь спать в своей кровати, в своей спальне в Одонатум-е. А твоему отцу я устрою обязательный разбор полетов по полному списку.
— Сомневаюсь, что это чем-то поможет и… — сложно о таком говорить, но бросать мать в этот кратер огнедышащего вулкана — такая же опасная и глупейшая авантюра, как и все мои предыдущие приключения. Подставлять теперь еще и ее?.. Такие вещи нельзя делать на горячую голову, не продумав заранее и как можно тщательней каждый свой будущий шаг. — Я не хочу, чтобы ты сейчас с ним встречалась. Мне страшно представить, что он может тебе наговорить или что с тобой сделать. Он же ни перед чем не остановится. Я вообще не знаю, что или кто, а, главное, как может его остановить. Хотя просирать ближайшие дни в полном бездействии тоже не могу. Мне… Мне надо знать, что он сделал с Алиной. Я же банально сойду с ума, если не узнаю, что с ней.
— Тихо-тихо… Тебе нельзя сейчас так волноваться… — в этот раз мать схватила меня за руку уже двумя ладонями, будто это как-то могло утихомирить рванувшее во мне с прежней силой осознание моей полной бесполезности и не менее убийственной безысходности. Меня и так периодически потряхивало, особенно, когда я пытался не думать о Стрекозе и о том, что Глеб Стрельников мог с ней в эти минуты вытворять.
— Я обязательно все о ней разузнаю. А за меня не переживай. Он ничего мне не сделает. По крайней мере, я приложу для этого все имеющиеся у меня для такого случая козыри и силы. Пупок у него развяжется поднять на меня руку или что-то выкинуть в твою сторону в следующий раз.
— Мне главное… главное, чтобы с Алиной все было хорошо. Если у тебя получится ее найти, просто увези ее куда-нибудь отсюда подальше. Я не знаю… Пожалуйста. Я реально не знаю, что мне сейчас делать. Кажется, что если хотя бы чуть-чуть очухаюсь от побоев и смогу наконец-то ходить и что-то делать, то… просто возьму и убью его… Других вариантов я не вижу и не представляю.
— А если с ним поговорить? Объяснить, насколько эта девочка тебе не безразлична?
Она точно не могла такое ни сказать, ни предложить, иначе все предыдущие наши обсуждения — обычное переливание из пустого в порожнее. Хотя, чему тут удивляться? Она же сама только что изливалась в своих сердечных откровениях перед этим чудовищем, прожив с ним бок о бок без малого сорок лет (если не больше). Конечно, она будет в первую очередь искать выход там, где его обычно и ищут все разумные, а, главное, цивилизованные люди. Но она же сама только что сказала, что знает своего муженька, как облупленного.
— Мама. Я вчера пытался с ним поговорить… в аккурат после того, как нанятые им мордовороты сломали мне руку и сделали из меня отбивную средней прожарки. После чего меня начали обкалывать вначале убойным снотворным, а потом хрен знает какими наркотиками. Какие тебе еще нужны доказательства, чтобы ты уже перестала питать к этому человеку какие-либо чувства и наивные иллюзии? Он больше не вернется к тебе и уж тем более никогда не станет прежним. Зато ему ничего не стоит сотворить нечто непоправимое даже с самыми близкими ему людьми. Если бы я не знал его так же хорошо, как и ты, то запросто решил, что у него сорвало крышу, и ему уже давно следовало провериться у нужных специалистов. Так что я сейчас совершенно не шучу. Либо он, либо меня. Но просирать за полным бездействием ближайшие дни я не собираюсь. Я не оставлю Алину наедине с этим чудовищем. Я лучше сам сдохну и заберу его с собой на тот свет, чем позволю ему хотя бы еще раз к ней прикоснуться.
— Кир, пожалуйста. Не говори так. Даже думать о таком не смей, — видимо, до матери наконец-то что-то стало доходить. Наверное, этому подсобил мой не на шуточно пугающий вид и то, как я сыпался угрозами в сторону Стрельникова-старшего.
Но даже мой физический тремор, охрипший от зашкаливающего напряжения голос и мало чем похожий на человеческий взгляд не могли передать в полную меру всего того, что творилось со мной в эти мгновения. Стоило наркотическому дурману полностью (или хотя бы процентов на 85) выветриться из моей головы, как его тут же заменил невыносимо жуткий для меня кошмар — изъедающий до костного мозга страх за жизнь Альки. Страх, не увидеть ее больше… не услышать ее и не прикоснуться… хотя бы вскользь… НЕ ПОЧУВСТВОВАТЬ…
Как можно кому-то такое объяснить? Как можно не сорваться, если тебя лишили всего, чем ты жил и дышал последние дни и без чего уже не способен ни здраво мыслить, не воспринимать себя прежним или вообще никак и никем? И что я должен такого сделать, чтобы это стало понятным хоть для кого-то?
— Ты не понимаешь. Я не могу без нее. Я вообще ничего не могу, особенно зная, где она сейчас может находиться… Меня… Я… — бл*дь… лучше бы меня и вправду опять чем-нибудь вырубили, чем заново проходить через эту гребаную мясорубку. Срывая голос, не зная, куда сунуть голову или как унять в своем теле эту сумасшедшую лихорадку, ломающую изнутри кости и выдавливающую из черепа кипящим адреналином мозг со здравым рассудком. Даже если заору и начну биться в конвульсивных припадках, этот ад из меня не выйдет. Он будет и дальше, буквально до бесконечности убивать своими пыточными ножами, разрывая внутренности раскаленными крюками… кромсая мою сущность в кровавое месиво, пока я в конечном счете не сдохну либо от болевого шока, либо от ран несовместимых с жизнью…
— Неужели он этого не понимает?.. Или думает, что я его за это не убью? За все… что он сделал и сделает.
— Кирюшенька, пожалуйста, перестань.
Кажется, я уже окончательно ослеп, отупел и вообще не соображал, что говорил, как и не видел, что вокруг меня в этот момент происходило. Даже не сразу понял, когда и как мать, резко подскочив с кресла, накрыла меня собой, ревностно обхватив мою голову руками и пытаясь заглушить мой припадок свойственными большинству матерям действиями — зацеловывая горячий лоб рыдающему младенцу и одновременно укачивая у своего надрывно бьющегося сердца.
— Я тебе обещаю. Я поговорю с ним… я все сделаю, что смогу, но достучусь до него. Только, пожалуйста… не мучайся так и не пугай свою маму. Я все улажу. Клянусь, мой золотой. Я все улажу…
ГЛАВА шестнадцатая
— Рита Петровна? Что вы тут делаете? — Марьяна Сергеевна вытаращила на вошедшую в просторную приемную госпожу Стрельникову свои ошалелые глазенки, определенно не поверив увиденному. Но когда незваная гостья так и не соизволила ответить на не совсем корректный вопрос старшего секретаря, дефилируя с прежней скоростью и с гордо вскинутой головой от входных дверей по проходу между рабочими столами обоих помощниц генерального директора, вот тогда и пришлось подскочить с пригретого кресла ужаленной в попу юлой, подхватившись, так сказать, почти вовремя.
