А вот это был запрещенный прием! Впрочем, как и все, что находилось в пределах этих стен. Поэтому он так и ненавидел это место. Здесь он терял не только часть своих сил, здесь находилась та самая константа – точка схождения его персонального Армагеддона.
- Он должен жить! И это решать не кучке комиссии зажравшихся ушлепков. И не надо мне повторять по сотому кругу, сколько сейчас стоит на очереди таких же пациентов с таким же диагнозом! Мой сын будет жить! Он это заслужил, как никто другой!
- С этим никто не спорит, Дэн!..
Звук открывшейся справа двери (слишком знакомый, прописавшийся в памяти рефлекторной командой) режет слух и выбивает по всем уязвимым точкам куда сильнее врожденных инстинктов самосохранения. Все, что только что было сказано, услышано и пропущено через каждый нейрон с вибрирующими нервами, испаряется за считанные секунды, стирается в невесомую пыль... слетая с воспаленной памяти растворившейся пеленой краткосрочного забвенья.
- Мистер Мэндэлл! – усталый мягкий взгляд миссис Монтгомери пятидесятипятилетней сиделки и медсестры, останавливается на его лице. Она держится за дверную ручку, заслоняя своим невысоким сбитым телом в изумрудном халате почти весь проем, как тот страж-проводник между твоей жизнью, твоим будущим или... ускользающим сквозь пальцы настоящим.
- Дэнни вас зовет... только что проснулся и сразу же услышал ваш голос.
Она пытается улыбаться одной из тех ласковых материнских улыбок, которые в такие моменты вызывают далеко не чувства облегчения.
Рядом в ее сторону делает свой отчаянный рывок Реджина. Скорей по инерции, опять цепляясь за его руку, с готовностью прорвать любую неприступную блокаду, если у кого-то возникнет идея ее остановить.
- Я могу сейчас с ним... увидеться? – обычный формальный вопрос и тоже на рефлекторном уровне. Но можно было и не спрашивать.
- Да, конечно! – Морган устало кивает. – Если возникнут какие-то вопросы или желание услышать, как прошла операция, я буду остаток дня в своем кабинете... И постарайтесь недолго. Вы же понимаете... переутомление после такого стресса не желательно.
- Я пойду один! Ты же прекрасно понимаешь... – он даже не смотрит в ее лицо. Просто терпеливо разжимает впившиеся в его локоть скрюченные пальцы, подобно загнанным под кожу до самых костей крюкам, один за одним. Слишком велик соблазн передавить сейчас по самым болевым точкам под ее ладонью на запястье до столь желанного для напряжённого слуха хруста и отрезвляющего крика.
- Ни ему, ни мне сейчас твои слезы со стенаниями не нужны! Пусть миссис Монтгомери найдет тебе какого-нибудь успокоительного. Постарайся за это время собраться и прийти в себя!
Она не может говорить, только кивает в ответ головой и беспомощно цепляется затянутым дрожащей пленкой слез взглядом за его глаза и лицо. Вот только ему нет никакого интереса до ее боли и переживаний... ему с лихвой хватает и собственных, чтобы еще рвать волосы и ногти за ее гребаные страхи.
Он просто отмахивается, как делал всегда, как сделал впервые, попав в эти стены, отталкивая, нанося невидимые пощечины и удары – словом или безучастным вниманием.
Знакомый рывок в сторону, вперед, направо, огибая угол журнального столика с креслами для ожиданий, на которых никто из них здесь никогда не сидел (он-то уж точно). Маршрут изучен до последнего миллиметра и вшит под кожу, черепную коробку био-программой авто-навигатора... И не важно, что ты не замечаешь вокруг себя больше 50% деталей и предметов, твое тело найдет нужный поворот и отреагирует именно тем действием, которые давно заложены в твою базу данных командной строкой без права на сбой и недопустимую ошибку.
- Дэнни... ну что же ты, мой мальчик? – улыбка расслабляет мышцы лица, напряженные брови, веки, ощутимо оцарапывает поверхность глаз тонкой пленкой влаги...
Палата достаточно большая, особенно для одной койки пусть и обставленной со всех сторон новейшей медтехникой последнего поколения, мониторами системы жизнеобеспечения и прочей, пугающей на вид футуристической хренью. Кроме отдельной ванной комнаты с туалетом тут еще была кухонная зона и уголок с диваном для отдыха. Палата-люкс. Если у тебя достаточно "лишних" денег, почему бы не умереть с комфортом? Уж чего не занимать у тётушки смерти, так это переизбыток чувства черного юмора.
Кровать кажется чуть ли не гигантской, но он все равно присаживается на самый край, стараясь не задеть трубки капельниц и шунтов, протянутых уродливой сетью от тела его мальчика к почти бесшумным машинам диализа. Массивное изголовье койки приподнято где-то на сорок пять градусов, и щупленькое тельце восьмилетнего ребенка буквально теряется/растворяется на темно-бирюзовых простынях белокожей трехмерной тенью. Сердце и пережатое дыхание рвут глотку беспомощными конвульсиями, режущей изнутри удар за ударом остервенелой болью. Ему страшно сделать вдох, хотя бы небольшой... страшно, что не сможет сдержать последующего стона или крика. А этого допускать сейчас нельзя, ни за что! Ни в коем случае! Только улыбаться!
Только осторожно, как крылом бабочки, накрыть недрожащими пальцами истонченную крохотную кисть сына, ласковым жестом другой руки отвести с его бледного лба спутавшуюся челку темно-каштановых, почти черных волос, бесшумно нагнуться, чтобы на несколько секунд прижаться горячими губами к его прохладной переносице... Задержать это мгновение на собственных рецепторах и нервных окончаниях хотя бы еще на пару вечностей, только не эпизодом болезненного воспоминания в архивных залежах перегруженной памяти!
Все говорят, что Дэнни похож на него – вылитая копия его в детстве. Уменьшенные в несколько раз черты лица, та же легкая россыпь бледных веснушек, которые должны были со временем сойти на нет. Разве что глаза намного темнее и глубже – чистый вишневый шоколад и на подбородке ямочка от матери... И темные круги вокруг впавших век, и кожа настолько истонченная и прозрачная, что видны не только голубые змейки вен...
И он еще лежит, как ни в чем не бывало, и улыбается почти во весь рот, будто только что нашкодил, но так удачно и ловко вывернулся, избежав самого страшного для себя наказания.
- Пап, все хорошо! Ведь ничего же такого... не случилось!
Бл**ь, да как он может говорить подобное, еще и так непринужденно? Почему родной сын старается успокоить его, как если бы был здесь единственным взрослым, контролирующим всю ситуацию?..
- Ничего такого?.. Дэнни, ты же опять напугал нас с мамой! Очень и очень сильно напугал! Я же столько раз тебя просил этого не делать!..
Боже, сыночек... ну почему... как?.. Ты же такой сильный и упрямый! Куда сильнее меня... Почему ты с ней не борешься?..
- Пап, клянусь, больше такого не повториться! Только и ты пообещай, что... не будешь ссориться и ругаться из-за меня с мамой.
- Так ты поэтому меня сюда позвал, чтобы прочесть нотацию по поведению?
И кто кого в эти минуты успокаивал, кто пытался пройтись ослабевшими пальцами по уязвимым узлам рвущихся сухожилий и перекрученных чувств – страха, боли, леденящего предчувствия?.. Снять прохладными губами с мокрого от испарины лба ошпаривающий жар иссушающей лихорадки?..
