И я уже была готова принять этот взрыв, умереть чуть ли не буквально или хотя бы потерять сознание, потому что всё остальное попросту потеряло смысл и значение – совершенно всё! За пределами этой комнаты больше ничего не существовало, за пределами этой повязки, чёрно-красной тьмы, моего распятого тела и твоей ненасытной тени ничего больше не было... и не могло быть. Ничего! Только ТЫ и то, что осталось от меня в твоих руках!
Поэтому я почти не ощутила, когда ты прервал эту изощренную пытку? Поэтому она разорвала меня не сразу и не так, как могла бы, находись я в совершенно ином состоянии? И я чуть на самом деле не кончила, хотя это было просто не возможно! С такой безумной дикой болью получить самый сильный и почти достигший своей конечной точки оргазм нельзя и нереально, только закричать, окончательно срывая голос, выгнуться до хруста в позвоночнике или наоборот, сложиться пополам... и скулить, выть, стонать, заливать беспрестанно стекающими слезами пол у твоих ног, лишившись последних отголосков здравого разума с возможностью говорить, понимать и умолять.
- Восемь! – твой хриплый шепот ударил по сознанию намного раньше, чем прошедшийся за несколько мгновений до этого по моему клитору и лепесткам вульвы наконечник стека. И я не знаю, от чего именно так громко вскрикнула, от самой выбивающей боли на самых чувствительных и нежнейших участках моей ничем не защищенной интимной плоти, или твоего жесткого безапелляционного голоса, резанувшего слух, разрывающийся в клочья рассудок и ту же тонкую кожицу моей растерзанной тобою буквально скулящей киски.
И в этот раз ты не стал её заглушать своими не менее изощренными ласками, растягивать интервалы и время на до и после. Почти сразу, секунды через две-три, подхватил мой левый кулачок снизу с тыльной стороны, разжимая его трясущиеся пальчики и массируя большим пальцем по центру онемевшей ладошки знакомыми круговыми движениями, заставляя раскрыть её полностью, едва не насильно. Наверное, где-то подсознательно я уже знала, для чего ты это делал, но мне было так больно и возможно не только физически, что у меня не возникло никакого ответного порыва как-то отреагировать, попытаться вывернуться или опять сжать руку в кулак. Казалось, на этот раз она взорвала даже мой мозг, всё, что за несколько минут до этого ещё когда-то оставалось от сущности Эллис Льюис. Одна сплошная боль, плавящая все клетки тела и разума жидкая магма живой выедающей всё под чистую кипящей кислоты. И ты влил ещё одну не менее сильную дозу мне под кожу и в кости, ударив стеком поперек всех моих разжатых тобою пальцев левой ладони.
Да, в этот раз было практически не больно, вернее, не так больно, как с ударом по клитору и вульве. Но я всё равно закричала и надрывно заплакала, потому что ты не прекращал считать вслух! И все выбранные тобою до этого точки и части тела для моего телесного наказания (а я уже нисколько не сомневалась, что это было именно мое наказание!) были не случайны, как и само число. Я знала, где ты оставишь свою последнюю на сегодня самую болезненную метку и почти догадывалась, почему именно там. Наверное, поэтому я и стала неосознанно сопротивляться.
- Эллис, разожми пальцы.
Ты же обещал, что я буду хотеть этого, желать этого сама, тебя и всё, что ты будешь со мной делать! Тогда почему мне так страшно и больно, как будто на этом закончится то, что ещё могло хоть чем-то нас связать, прервать это бешеное падение в чёрную мглу нашей общей смертельной необратимости? Сорвать последний защитный слой с моей умирающей сущности, дать тебе своё добровольное признание в твоей правоте, в том, что ты имел право ТАК меня наказывать!
- Ну же! Ты же так этого хотела, получить свой самый заветный приз... Разожми пальцы, прими это и все закончится! Обещаю! Ты сразу всё это забудешь... – зачем ты так бесстыдно врёшь?
Как такое можно забыть и уж тем более закончить? Ты же не просто меня бил, ты выжигал этими ударами самыми реальными и незаживающими рубцами по моему сознанию, по моему оголенному естеству живыми горящими метками ласкового палача и единоличного собственника. Прошивал красными и черными стежками по разорванным твоими пальцами волокнам моего бьющегося в твоих ладонях сердца. И я ощущала их самое осязаемое сжатие с каждым твоим произнесенным словом на моих корональных артериях и легких, словно ты специально перекрывал подачу крови и кислорода, чтобы я скорее перестала сопротивляться или лишилась физических сил.
И, да, я это сделала! Разжала пальцы, позволила твоим провести свой последний изощренный ритуал, разрисовывая по подушечкам дрожащей ладони и фалангам моей рабочей правой руки невыносимыми пульсирующими узорами сладкой неги. И я знала, что она будет самой сильной, и я прочувствую её рубящий удар не только в костях всей кисти, она взорвётся тысячью витками острых спиралей по всему изгибу руки, рубанет по позвоночнику и вгонит осколки разрывной шрапнели в мозг и во все предыдущие нательные раны. Мне даже покажется, что на моих пальцах лопнула кожа, треснули сами фаланги... разорвалась десятью рубцами сердечная мышца...
- Умница! Моя послушная, храбрая девочка!
И новый поток слёз хлынул не после твоего последнего удара стека по моим пальцам, не после взрывной волны острейшей боли, вспоровшей чувствительную плоть и кости твоей непримиримой воли Черного Мастера, а от твоего последующего поцелуя – прикосновения твоих мягких, теплых и практически сухих губ к моему влажному от холодной испарины лбу, прямо над кромкой чёрной повязки. Это и было твоё щедрое поощрение? Или так ты выказывал личное удовлетворение от полученного результата?
Мне даже не полегчало, когда ты вернул изголовье кресла-лежанки в предыдущее положение, приподняв её вместе с моей головой плавной фиксацией на несколько дюймов вверх.
- Ну, всё... тише! Уже всё прошло! Всё позади... моя покладистая сучка заслужила своё законное право на свою призовую награду.
Неужели после таких слов, я захочу, чтобы ты продолжал что-то ещё сверх того? Ты разве не видишь, как мне больно? И что я задыхаюсь, заливаюсь слезами именно от этой гребаной боли! Или тебе ничего не стоит переключить меня обратно, прервать это срыв сумасшедшего падения очередным действием искусного палача... расслабить свои красные нити на моих кровоточащих ранах и потянуть за другие... или за все сразу?
Казалось, мне действительно на какое-то время уже стало все равно, что ты будешь со мной дальше делать, чем бить и резать по моему почти скончавшемуся рассудку и парализованному в утихающих волнах физической и психосоматической боли телу. И когда я слышала твои шаги и перемещающийся к изножью станка голос, я уже практически вообще ни о чем не думала. Только глубоко, прерывисто дышала и плакала. Плакала, возможно, только потому, что попросту не могла остановиться.
- Так и должно быть, Эллис! За всё надо платить! За право хотеть, за самые неисправимые ошибки и за то же право быть прощённой. И право получать наивысшее наслаждение стоит не меньше, а вместе с остальным, куда и намного больше.
О, нет, пожалуйста! Ты опять это делаешь! Опять прикасаешься к моей стонущей от пульсирующей боли киске, остановившись прямо напротив моих разведённых ног, у раскрытой, вывернутой и практически растерзанной тобою промежности. И я дёргаюсь, вскрикиваю, рефлекторно втягиваю воздух сквозь стиснутые зубы, потому что мне не только больно! Бл**ь! Это уже предел всех невозможных пределов!
