— Он ведь тебя столько раз трахал, видел в самых извращенных позах, делал с тобой в постели самые откровенные вещи. Что такого криминального или неестественного, если любящий тебя мужчина вымоет тебе волосы и каждый уголок твоего бл**ского тела? Или дело лишь в тебе, Эллис? Тебе хотелось оставить для себя хоть какие-то мнимые границы личного пространства, место и вещи, которые никто не смел бы трогать, кроме тебя одной? То, что давало бы тебе ложное чувство призрачной свободы? Уголок-убежище, где бы ты могла прятаться ото всех… и от себя тоже. То, чтобы ты никогда, никому и ни под каким принуждением не доверила, не открыла и к чему бы не подпустила.
Кажется, я уже с трудом улавливала смысл твоих красноречивых словоизлияний, хотя меня и тянуло с непреодолимой силой заткнуть уши, зажмуриться что дури и… завизжать. Но я просто лежала в твоей шикарной ванне, примороженная-припечатанная к ее дну прессом твоих слов, голоса, взгляда, черной тьмы и смотрела на тебя… тупо смотрела и слушала… время от времени позволяя делать с моим телом все, что тебе взбредет в голову. Поднять поочередно из воды одну руку, потом вторую, тщательно намылить их изгибы от плеч и до самых кистей, немного задержаться на ладошках и пальцах. И с каждым из этих неописуемо нежных манипуляций и соприкосновений меня раздирало, рвало изнутри по легким и свежим швам на сердце диким желанием разрыдаться.
КАК? Как ты мог говорить такие вещи и совершать с моим телом столь невероятные воздействия? Резать, душить, кромсать сознание каждой идеально взвешенной и просчитанной на десять ходов вперед фразой, и одновременно скользить по пульсирующим нервным окончаниям эпидермиса сладчайшим трением-касанием твоих пальцев и кожи. Убивать словами и тут же воскрешать ласками, нежностью жестов, блаженной истомой-слиянием с твоим теплом и физической близостью.
— Ты действительно думаешь, что у тебя есть что-то, что принадлежит только тебе одной? Твоя свобода, право выбора, твое тело и ты сама?.. То, к чему якобы не властно прикоснуться без твоего на то ведома и разрешения? Или сделать с тобой что-то, вопреки твоим закостенелым принципам? Ты в этом все еще убеждена? Даже сейчас?
Нет, бл**ь, ни сейчас, ни несколько часов или дней назад. Ни уж тем более в эти мгновения, чувствуя так остро и глубоко твои руки, тебя и каждое въедающееся в мой мозг твое треклятое слово-заклятие. Вздрагивать, немощно всхлипывать, когда твоя ладонь снова соскальзывает с мыльной губкой с моего плеча и неспешно очерчивает правое полушарие груди, задевая самые чувствительные метки с эрогенными точками по всей зоне воспаленной молочной железы. Еще несколько нестерпимых движений, нажимов и ласковых абрисов перед властным захватом-сжатием всей поверхности упругой плоти, до того, как спуститься к животу и отдать очередной безапелляционный приказ:
— Подними правую ногу. Согни в колене и подтяни к груди.
Кажется, я не расслышала смысла твоих слов, меня еще крыли или топили вспышки острых приливов, пульсирующих в опухших половых губах и клиторе в такт твоим психосоматическим манипуляциям. Но я каким-то образом поддалась твоему приказу, и поднять ногу в воде и над ее поверхностью оказалось не так уж и сложно. Куда сложнее было стерпеть режущий удар болевого разряда при трении собственных бедер и пережатых между ними растертых складок стонущей киски. Только лишь немощно втянуть раскрывшимся ротиком беззвучный вдох-всхлип, не зная, во чтобы в эти мгновения вцепиться трясущимися пальцами, и совершенно не понимая, что же я сейчас ощущаю сильнее всего — нестерпимую боль или… болезненное возбуждение. И это оказалось наименьшим из того, чем меня задело по оголенным ранам и тлеющему рассудку.
Ты буквально сразу подхватил мою ногу левой ладонью под бицепс бедра, принимая часть опоры на себя и удерживая ее в удобном для тебя положении. Новый глубокий ожег в кожу от давления твоих пальцев до костного мозга, закручивающейся спиралью по сжавшимся стенкам влагалища.
Похоже ты задел почти сошедший на нет след от вчерашнего ремня-фиксатора, но я зацепилась не за эту отрезвляющую физическую боль, а именно за ощущение твоих касаний, движений, проникающих под кожу искрами волнового тока даже с самым невесомым мазком или более жестким сжатием твоих рук. Твои вчерашние "истязания" на кресле пыток буквально трещали и лопались в моей шокированной памяти режущими расколами на фоне твоих совершенно новых и нежнейших ласк. Сейчас ты бил только словами, и это настолько расходилось с тем, что ты делал со мной, как заботливо намыливал и омывал мое тело, и чем меня практически разрывало на части — глушило, топило, пронимало до костей. И я уже просто была не в состоянии уловить и зацепиться за трезвую реальность, разделить твои слова и деяния — увидеть их истинную суть и смысл твоих одержимых намерений. Я тонула в том, что ты мне сейчас давал. И все, что я могла понять за эти минуты, что это была лишь ничтожная капля в море… это было только начало.
— …Сложно, Эллис, да?.. Или скорее страшно? Думать о том, что все это могло быть по другому… — боже, когда же ты замолчишь или перестанешь так ласково скользить губкой по бедру, коленке до подъема ступни, вплоть до кончиков сжатых пальчиков?
Я реально не соображаю, путаюсь, теряюсь в этих ощущениях, в твоих движениях. Ты растираешь круговыми нажимами мне голень или пятку, а мне кажется, что ее массирующие кольца-петли отражаются на моей вульве, стягивая более сильной и глубокой пульсацией гиперэрогенные узлы.
— Что все это я мог бы делать с тобой десять лет назад, еще там в Эшвилле, буквально на следующий день после твоего последнего прихода ко мне… если бы ты все-таки осталась и просто меня выслушала… просто бы осталась со мной…
Господи… за что? Что ты творишь? Зачем прижимаешься губами к моим волосам над виском, зачем вгоняешь в мои раскрытые раны на сердце очередной набор своих хирургических игл? Зачем усиливаешь сжатие жгутов своей гребаной тьмы, затягивая ее вакуумную пленку изнутри горла и легких? Пожалуйста. Прекрати. Остановись. ЗАМОЛЧИ.
— Десять лет… — ты уже отпустил мою вторую ногу, с завышенной нежностью убирая с моего лба и виска кончиками пальцами выбившуюся мокрую прядь за ушко, любуясь деянием своих рук — моим тотальным уничтожением. — Сколько безвозвратно потерянного времени, того, что больше никогда не произойдет и не восполнит ушедшие в небытие годы. Что могло бы быть, и каким оно все могло быть… Ты же думала об этом? И я не удивлюсь, если думала на протяжении всех этих лет. Прожить со всем этим столько времени с одной единственной целью — забыть, стереть в прах и уничтожить до основания?.. Ты только этого хотела? Забыть меня?.. Ну и как?.. получилось?
Господи-господи-ГОС-ПО-ДИ… ХВАТИТ. Ты разве не видишь, как меня уже колотит? И то что я не заливаюсь беспрерывным потоком жгучих слез лишь показывает, насколько глубоко ты вогнал свой острейший скальпель в мое сердце и в исполосованную вдоль и поперек душу. У меня попросту не осталось сил на рыдания, только на последний глоток кислорода… Тот самый предел боли, от которой пересыхают даже слезные железы.
— Развернись и встань на четвереньки, — я не чувствую абсолютно никакого изменения в твоем голосе, как будто тебе крайне параллельно о чем ты говоришь — о своих прошлых обидах или отдаешь новый четкий приказ растерзанной тобой жертве.
