Едва ощущая свое тело, напряженные до визуальной дрожи мышцы, временами "просыпаясь" от щадящей в них боли, изгибаясь и подстраиваясь под бешеный ритм обезумевшего сердца, перекаченного смертельной дозой адреналина, под сводящие с ума удары и толчки животной похоти. Мне даже чудилось, как по мне стекают вязкие струйки, вернее, я сама растирала обильные капли вагинальных выделений внутренней стороной бедер, пока вышагивала коленками по паркету, выгибаясь подобно большой дикой кошке и намеренно задевая ногами опухшие половые губы с воспаленными складками вульвы. Чуть не кончая при каждом новом шаге, с каждым ощутимым давлением анальной пробки и осязаемым любованием твоих снисходительных глаз.
И я реально едва не застонала от очередной выбивающей вспышки полуобморочного экстаза, стоило твоим ладоням коснуться моего лица и головы, а твоему голосу и окутывающей ментальной клетки накрыть меня до самых кончиков пальцев на ногах… затянуть внутрь твоего спасительного и самого родного психофизического кокона. Я больше не могла сдерживать эту внутреннюю лихорадку вместе со стекающими по лицу ручейками слез. Это была я и не я…
Господи, я абсолютно не понимала, что со мной. Что ты такого делал, буквально вырывая вместе с сердцем и натянутыми до пределами нервами из меня же самой, из моих кошмаров, выжигающей боли и противоречивых желаний. Еще несколько мгновений назад мне хотелось вцепиться в тебя со всей дури, закричать, ударить по лицу, а теперь… Теперь я практически беззвучно скулила, мечтая спрятаться в твоих объятиях, на твоей груди, в твоей бездонной близости от себя же самой.
— Молодец… умница… — твои пальцы казалось проникали не к корням моих волос, с невыносимой нежностью прорисовывая по скулам и щекам новые чувственные метки (вытирая слезы и выписывая авторскими вензелями по раскрытым рецепторам), они словно беспрепятственно скользили глубоко под кожей и даже под черепной костью, будто втирали невидимые гранулы своего сладчайшего и самого ядовитого на земле дурмана. — Ну все, моя красавица… ты прекрасно со всем справилась. В этом же не было ничего страшного и уж тем более болезненного…
Твой громкий шепот или приглушенный баритон окутывал не меньше, просачивался не менее глубоко, словно усиливая в десятки раз твою близость, тепло и осязание твоих ладоней, в которых хотелось умереть мгновенно и незамедлительно. Но мне было мало. Бл*дь. Мне до выкручивающей боли было ничтожно мало всего этого.
Ничего страшного и болезненного? Да ты хоть представляешь, через что я сейчас прошла? И что твои скупые ласки с щедрыми (или скорее нестерпимыми) поцелуями в волосы на макушке и в лоб не могут компенсировать и десятой доли из только что мною пережитого. Я не хочу тупо сидеть в твоих ногах, между раздвинутых коленей, скромно зажимая собственные ладошки меж своими бедрами, как та сыкливая школьница первоклашка. Я хочу большего. Забыться от всего твоего кошмара в твоих же объятиях. Неужели я этого не заслужила?
— Все, Эллис, все. Подними свои зарееванные глазки… хватит плакать… — КАК?
Скажи. Как мне это сделать, когда ты заставляешь меня снова насаживаться на клинки твоих глаз, а теперь еще и кромсаешь мое дышащее на ладан сознание и тело своими нежными прикосновениями. Если бы о них можно было убиться, я бы сделала это прямо сейчас, сию же секунду… Задыхаясь от каждого обжигающего эрогенного разряда на своих опухших губках, стоит подушечкам твоих фаланг намеренно провести по ним своей токсичной росписью, оставить пульсирующий след не только на их поверхности.
Я не могу и не хочу смотреть. Не сейчас. Только не в твое совершенное и все такое же безупречно бесчувственное лицо со столь невыносимо любимыми чертами. Пожалуйста, не заставляй. Позволь просто утонуть в тебе, пока я еще сама этого хочу. Пока еще хочу дышать твоим кислородом и тобою добровольно. Пока ты еще не принуждаешь дышать меня насильно.
— Ну все, ты же большая, умная девочка. Большие девочки не плачут по глупостям и пустякам… А моя девочка ведь хочет получить свою обещанную награду?
Может у меня от дрожащей пелены слез окончательно все поплыло перед глазами, но такое не могло почудиться. Я видела… господи. Я видела в твоей ожившей глубине медной радужки глаз проблески сдержанного довольства. Ты действительно любовался моим заплаканным лицом, моими слезами. Поэтому и не спешил, время от времени вытирая их своими пальцами, растягивая секунды моего уязвимого отчаянья и абсолютной беспомощности своими руками в бесконечные минуты твоего безоговорочного триумфа. Только не говори, что ты не хотел бы любоваться этим целыми часами. Тебе же никуда спешить не надо. Любая возможность натянуть нити моей агонии на твои пальцы медленными неторопливыми ласками — практически долгожданный праздник для твоей черной души пси-садиста и палача.
— Ну, все, хватит, а то разболится голова и опухнут веки. Моя девочка должна плакать только от наслаждения… Глубокого, сладкого и болезненного.
Похоже, ты и сам не веришь в то, что говоришь. Или тебе мало моей окончательной капитуляции? Без контрольного удара никак?
Все равно не могу остановиться, особенно, когда ты начинаешь вытирать мне лицо… заранее приготовленной салфеткой, которую ты взял с того самого эбонитового столика рядом с твоим креслом, и на который я до сих пор боялась посмотреть (хотя периферийное зрение задевало и резало обтекаемыми формами слишком осязаемых черных вещей).
— Хорошенько высморкайся и постарайся успокоиться. Тебе нужно дышать носом. Вот так. Умница. И еще раз.
Бл*дь, да мне сейчас проще убиться, чем успокоиться. Я не понимаю. Я ни черта не понимаю…
— Развернись ко мне спиной, в позу покорности номер один. Не спеши… Все хорошо… Ты все делаешь правильно и хорошо…
Только не могу понять почему ТЫ продолжаешь ЭТО делать. Что со мной должно произойти такого, чтобы тебя наконец-то остановило? Остановило твое ненасытное безумие.
— Тише… тшшш… все хорошо…
Кажется меня трясло и передергивало с очередным несдержанным всхлипом или болезненной реакцией на твои прикосновения. Я не знаю, как смогла выполнить твой приказ, каким чудом пересилила свою физическую слабость с не слушающимся меня телом и как при этом не упала на пол, окончательно растянувшись в твоих ногах. А может все дело в твоих руках, в твоей прочной психосоматической клетке и в пущенном по ее ментальным прутьям высоковольтном токе опасного для жизни эмоционального разряда? В твоих ладонях и нежных пальцах, в голосе и просачивающемся под кожу шепоте со скольжением твоих убивающих губ по виску и волосам? Ты пытаешься меня успокоить и убаюкать, специально используя для этого самые смертельные приемы: касаясь и задевая мою воспаленную кожу своими глубокими физическими метками? Поправляешь заботливой любующейся манипуляцией пряди волос, намеренно задевая скулы, шею сенсорными трением своих бархатных фаланг, а то и вовсе накрываешь ладонями плечи, нежнейшим обхватом скользя по всей длине изгибов моих рук до самых запястий и ладошек. Затягиваешь в эту клетку буквально и еще дальше, накрываешь окончательно и без возможности вырваться и сбежать. Да, именно. Со спины, своей гребаной тенью и собой, заставляя дрожать сильнее, задыхаться едва не до обморока, пока твои пальцы беспрепятственно считывают чувственные зоны моего оцепеневшего тела, парализованного твоей очередной внутривенной дозой мощнейшего нейротоксина.
