Неужели прошло только два дня и один вечер (плюс час-полтора сегодняшнего утра)? Ты ничего не путаешь? Только два дня? Не два месяца или сразу два года? Тогда почему ты не воспринимаешь эту комнатку, как если бы видела ее двое суток назад? Как и этого человека, который успел прошить твою память и закодировать тебя воспоминаниями болезненных ощущений длиною в несоизмеримый кошмар твоего индивидуального черного безумия.
Тот же круглый лакированный черный столик для писем ровно по центру, абсолютно пустые мраморные стены. Появились только две новые, черные, низкие скамейки "лавки" по обе стороны от дверей холла. На одной из них лежали все твои вещи, что до этого ты пересчитала на кровати в своей спальне, на вторую… только что, прямо на твоих глазах, выложили твое пальто. Но сердце все равно не унимает надрывного набата, словно ждет… словно чувствует так не вовремя протрезвевшей интуицией приближение чего-то нехорошего… очень-очень дурного: отвратного, липкого и угольно черного.
— Подойди к столику. — бесчувственный приказ безэмоциональным голосом. Бесчувственный жест руки указательным пальцем в пол рядом с центральным столиком. Он уже ждет тебя там, даже не оборачиваясь.
И ты снова плывешь в этом гребанном вакууме чистого сумасшествия, абсолютно не чувствуя и не понимая, что делаешь и зачем. И оно пульсировало твоим обезумевшим сердцебиением теперь не только изнутри, но и снаружи. Не услышать и не ощутить его он бы точно не сумел, особенно здесь и сейчас, в нескольких микронах от твоей близости.
Ты как-то обходишь его, ужасаясь от собственного осмысления, что боишься его задеть, выдерживаешь расстояние указанное им ранее с точностью до последнего дюйма — и этим кроет окончательно, разрывает на хрен все хрупкие нити еще недавно тлеющей надежды.
— Повернись спиной и старайся не двигаться.
Такие короткие мгновения… слишком короткие, почти незримые, разрывающиеся между скудным выбором — успеть скользнуть затуманенным взглядом по его чеканному профилю или посмотреть на глянцевую столешницу столика, с которого он только что что-то взял неспешным жестом расслабленной руки. Ты просто идешь дальше, мечтая закрыть глаза и каким-то чудом отключить все свои чувства. ВСЕ до единой.
Оно так и не успокоилось, даже когда ты остановилась, замерла, обреченно прикрыла веки и подставила свою спину смертельному облучению ликующей тьмы. Но это не она тебя накрыла, заставив сердце усилить свою аритмию до запредельной скорости не совместимой с жизнью. И тем более не она прошила по твоему позвоночнику глубоким разрядом сладкого озноба. Его руки, его пальцы и его голос заскользили по твоей нагой коже, волосам и шее, вспоров пучки нервов во всех позвонках до самого копчика слишком чувственным проникновением. А всего лишь только убрал со спины и шеи длинные пряди волос.
— Запомни, Эллис. Только я могу и имею право снимать с тебя этот ошейник, но без него ты не сможешь попасть в эту квартиру через эти двери. Как и без моего на то разрешения.
Почти знакомый царапающий звук по шейным позвонкам и даже внутри с не менее знакомым давлением мужских пальцев, удерживающих край ошейника и проворачивающих в узкой сердцевине внутреннего цилиндрического замка длинным трегранным ключом-спицей. Тебя пробирает ответной дрожью со вспарывающей паникой. Будто он не освобождает, а вгоняет в твое тело совсем другие спицы или прутья — более длинные, острые и раскаленные.
— Входить в них ты можешь только, когда я одену его на тебя и только полностью раздетой. А теперь можешь одеваться. Вещи ты уже видела, где лежат.
Ты услышала, как он отложил ключ обратно на столик, разве что не поняла, что после этого почувствовала. Обхват плотной чужеродной кожи вроде ослабил свое стягивающее давление и тяжесть осязания, но не свой отпечаток на шее. Тебе вдруг резко стало холодно, будто тебя освободили не от широкой удавки рабского ошейника, а сняли с горла твою собственную кожу, оголив беззащитными ранами наружу. И хотя ты продолжала ощущать его фантомный след с не меньшей силой, чем если бы он оставался на тебе и сейчас, что-то все равно было не так — необъяснимый дискомфорт, который совершенно не вязался с психическим облегчением.
Рука сама потянулась к месту, где до сих пор пульсировал живой оттиск мертвой кожи. Но ты нащупала только свою голую шею, может слишком горячую в сравнении с теми же ключицами. Боли не было, как и оголенных ран. Одна пустота и горящая кожа под дрожащими пальцами.
— Эллис… Ты меня слышала? Одевайся. И постарайся не тянуть время. Машина уже ждет.
Щедрые минуты мнимого побега из реальности? У тебя появилось время на что-то отвлечься, хотя бы на собственную одежду? Если бы.
Они так аккуратно были разложены на первой скамейке, специально поставленной сюда только ради тебя. Но никакой ответной иронии или горького скептицизма — во всем этом не было ничего смешного. Ты прекрасно знала, чьи руки их выложили в столь идеальном порядке практически с эстетической деликатностью педантичного палача (как все те девайсы на эбонитовом столике в той вчерашней комнате).
Пока ты раздумывала, что взять первым — трусики или бюстгальтер, твой слишком обостренный слух процарапало звуком выкладываемого на поверхность лакированного дерева столешницы твоего персонального ошейника.
— Думаю, запомнить это не сложно. Одеваться и раздеваться в выбранную или одобренную мною одежду будешь только в этой комнате. Одеваться — перед уходом, как только я сниму ошейник, и раздеваться полностью до гола, включая обувь, сразу же по возвращению в эту квартиру. И последнее тебе придется делать, даже когда ты будешь подниматься сюда сама. После того, как ты разденешься, — его голос усилился, приблизившись вместе со степенным почти невесомым шагом человека, который никуда не спешил и ни о чем не волновался.
Но ты все равно вздрогнула, когда его пальцы перехватили на твоих предплечьях бретели лифчика, а его последующие слова зазвучали практически в твоей голове едва не на максимальной громкости. Хотя ты и не могла понять, чем же тебя больше всего сейчас душило (окутывало, засасывало и прошивало тугими нитями по раскрытым нервам, разгоняя под кожей ментоловыми кристаллами парализующего озноба): звучной вибрацией его бархатного баритона, невесомым скольжением прикосновений его рук или его близостью?
— Ты должна будешь сесть возле столика в позу покорности номер один, лицом к дверям… — подтянул эластичные лямки на плечи, поправляя каждую полоску плотной резинки мягкими, знающими и слишком волнительными движениями. — Перед этим взяв в руки ошейник. Положить его расправленным на обе ладони… — натянул к центру лопаток оба конца застежки и слишком ощутимым отзвуком защелкнул "секретным" замочком. — Приподнять руки в подающем жесте на уровне груди и ждать моего прихода. Сидеть и ждать, не важно сколько.
Кажется, это было все сразу: и голос, и пальцы и телескопические прутья ментальной клетки, пронизывающие один за другим твое тело (кожу и кости) медленным погружением в недостижимую глубину. И ты не могла сбежать или отключиться хотя бы от одного из этих элементов, они были связаны в один единый — в Дэниэла Мэндэлла-младшего. И он опять делал это с тобой. Держал на острых гранях своей треклятой реальности, заставляя балансировать между жизнью и смертью (которыми сам теперь и управлял).
