— Ты все поняла? Все запомнила? Надеюсь, обойдемся без обучающего мастер-класса? — тепло широких ладоней достигло замороженного сознания куда быстрее, чем смысл отчеканенных по застывшей памяти последних фраз. Они обхватили твои предплечья легким нажимом пальцев поверх замерзшей кожи, словно пытались прописать желаемым результатом на уровне нейролингвистического программирования… а может просто пытались передать часть своих сил, влить в тебя воскрешающую энергию вашей ожившей вселенной и чего-то еще…
А может ты просто ошиблась, он всего лишь хотел тебя развернуть лицом к себе. Посмотреть в твои остекленевшие глаза и надавить на них своим всевидящим взглядом.
— Эллис, ты все слышала, о чем я говорил? Второй раз повторять не надо? — и сбежать он тебе не даст, даже не надейся. Приподнимет пальцами подбородок и направит всем вниманием прямо в центр своих неподвижных зрачков, чтобы не вздумала разглядывать платиновый зажим на его галстуке, когда он тебя о чем-то спрашивает.
— Нет… не надо. Я все поняла…
— Все поняла что?
А вот здесь тебя подловили, правда не на долго. Мозг запаниковал, неожиданно включив на полную мощность большую часть контуженного рассудка.
— Я все поняла… Мастер, — голос задрожал сильнее, но это был не страх, а облегчение на грани подступающих слез.
— Умница. Тогда одевайся и жди, когда я вернусь. Можешь вызвать лифт и поставить его в режим ожидания, если знаешь, как это делается. Если нет, просто жди рядом с лифтом. — на последок его взгляд скользнул поверх твоей макушки головы по волосам, словно что-то там заметил или они вдруг чем-то его так сильно заинтересовали. — Я так понимаю, шапок ты тоже никаких не носишь?
Недавнее облегчение (особенно от разрыва зрительного контакта) сменилось паническим шоком так не кстати проснувшейся капризной девочки.
— Конечно нет, — наверное, ответ прозвучал слишком резко и возмущенно, едва не категорично.
— Ладно, поговорим об этом позже, когда ударят сильные морозы. — в прямом смысле это значило, что говорить будет опять только он, как и принимать по этому поводу дальнейшие решения. И если ты готова безропотно носить его ошейник в этих стенах, значит, с остальным проблем быть не должно.
— А пока одевайся. Я скоро вернусь. — и без поцелуя в лоб он конечно же отпустить тебя не мог — без своей очередной свежей метки с прямой инъекцией в сердце чистейшей красной боли.
Ты обязана его чувствовать всегда, каждую секунду и все наслаивающиеся друг на друга минуты вынужденного ожидания и не важно где и когда — здесь или в другом конце города (страны, земного шара). Даже если попытаешься отвлечься или сделать еще что. Здесь ты абсолютно бессильна, подобно пациенту психбольницы, за которого решает только его лечащий врач. Хочешь ты того или нет. Так выпали кости, так прописали по твоим генам звезды вашей воскресшей вселенной. От судьбы не уйдешь? Нет…
Не уйдешь от себя, своей вечной боли и проклятой черной любви Дэниэла Мэндэлла-младшего.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
У нас частенько наигрывает в голове какая-нибудь мелодия услышанной недавно песенки, а то и какой-нибудь навязчивой фразы, при чем зачастую самой бессмысленной, не имеющей с происходящим ничего общего. Может таким образом мозг подсознательно цепляется за некую абстрактную нить, в попытке снять напряжение, переключиться на повтор заевшей пластинки, как на гипнотическое движение часовых стрелок или льющуюся в фонтане воду? Уйти с этой "песенкой" куда-нибудь глубоко-глубоко, где не будет самых последних и столь осязаемых воспоминаний с не менее свежими, обильно кровоточащими ранами.
"Дзиннннь… пшшшш" — оно могло бы сойти за мелодию, пусть и без слов, но она не продержалась в твоей голове и двух минут. Хотя в какой-то момент, глядя, как плавно открываются серебряные двери кабинки лифта с мелодичным звоном электронного оповещения, тебе вдруг захотелось повторить этот чарующий звук еще раз… несколько раз. Подождать, когда двери автоматически закроются сами (опять проиграв эту мажорную композицию из трех нот), а потом опять нажать на кнопку вызова. А потом еще раз и еще… И еще… Снова… "Дзиннннь… пшшшш"
Ты такое можешь себе представить, Элл? Это же первая мелодия за все последние дни, которую ты только что услышала после двухдневного прослушивания оглушающей симфонии мертвой тишины и трех арий Смерти. Здесь такая крутая изоляция, что и вправду совершенно ничего не слышишь, и особенно привычные для слуха отдаленные отзвуки тех же песен, приглушенных стенами из соседних квартир (размазанных ритмами гулких басов и цикличных переборов, в которых ты время от времени, напрягая извилины, пытаешься угадать что-то знакомое, или даже расслышать слова). Абсолютно ничего. Ни периодических ударов с какой-нибудь стройки-ремонта (в любом многоквартирном доме кто-то ведь обязательно и дня не может прожить, чтобы что-то не переделать в своем жилище), криков, голосов, резкого визга автомобильных покрышек о дорожную магистраль с пронзительными гудками клаксонов, а то и взрывом лопнувшей ночью шины, которая обязательно потянет за собой целый оркестр завывающих противоугонных сирен.
НИ-ЧЕ-ГО. Тишина.
И даже сейчас ты слушаешь ее, слушаешь его мелодию — симфонию своего любимого Дьявола. Она не перестает звучать в тебе, вибрировать, насыщать твои натянутые красные нити почти уснувших эмоций особым сортом персональной боли. И "дзиннннь… пшшшш" лишь ненамного ее облегчает… совсем ненамного. А может затягивает еще глубже, в вальсирующую спираль млечного пути вашей воскресшей вселенной.
Нет, она не затихла, скорее слегка онемела, как под обширным воздействием сильной дозы ледокаина. Ты все равно ее ощущаешь, она не спит: царапает твои нервы и пульсирует в твоих костях и в сомлевшей коже — черно-красная вселенная, мелодия твоей хронической болезни, безвозвратной потери, незаживающих ран и конечной точки невозврата. Он наигрывает ее тебе постоянно, беззвучно напевает, когда ты спишь и когда укачивает в своих бесплотных объятиях зыбкой тьмы.
Я рядом, Эллис. Всегда рядом… Помнишь? Такие вещи невозможно забыть и уж тем более не заметить в своей монотонной и столь предсказуемой жизни, ведь так, моя девочка?..
Ты невольно оборачиваешься назад, к черным дверям за спиной, в нескольких шагах от черного столика для писем (на котором все равно задеваешь боковым зрением полосу своего ошейника). Его действительно нет уже больше десяти минут, хотя ты так торопилась одеться, успеть… К чему? К его возвращению? А разве он куда-то уходил? То, что его здесь нет, еще не означает, что ты не чувствуешь его присутствия, его незримой тени, переминающейся в атомах эфира живым энергетическим полем. И особенно его отпечатков, следов и меток по всему телу, сковывающих болезненные участки кожи зудящим покалыванием ментоловых кристаллов, скользящих поверх и изнутри невесомым касанием невидимых пальцев. И когда это ощущение неожиданно обостряется (будто само по себе, без какой-либо видимой на то причины, или потому что, кто-то по другую сторону вдруг потянул за нити), каждый раз тебя так и тянет неосознанным порывом накрыть эти пальцы своими, как сейчас, на горле. Нет, ты чувствовала вовсе не оттиск от ошейника, твою шею до сих пор сжимала и поглаживала ЕГО ладонь.
