"Еб*ная бл*дь" — его словно что-то подтолкнуло снизу или изнутри, но ты уже ничего не видела и не понимала. Ты уже тонула, тебя расщепляло на молекулы, сжигало в напалме рубящего диска всесметающего взрыва снова, снова и снова, вынося за пределы всех существующих реальностей. Вспышка за вспышкой, крик за криком… пока его обезумевшая тень сжимала его ладонью твое горло, вдавливая твою голову затылком в дерево столешницы, нависая над тобой вырвавшимся на волю одержимым зверем и, сдерживая рычание, пережатое сиплым хрипом…
Да, он кончал в тебя… кончал вместе с тобой…
— …Эллис, ты готова? — его взгляд перехватил твои широко раскрытые глазки в отражении центрального зеркала трельяжа привычным подавляющим захватом неоспоримого собственника. Его подушечки нежных пальцев невесомым касанием и направляющим жестом "придерживали" твое личико у линии подбородка и скулы, подобно руке любующегося скульптора. Чувственная ласка теплой ладони расписывала свежими метками по обнаженным участкам кожи всего в нескольких миллиметрах от линии жемчужной низки нового ожерелья коллар из перламутровых белоснежных бусин среднего диаметра. Новый подарок от любимого Хозяина (один из многих прошлых, настоящих и будущих) — драгоценный ошейник, слава богу выдержанный в классическом стиле незамысловатого украшения из пяти идентичных нитей, но от этого не потерявший своего истинного символичного значения. В сочетании с бледным оттенком кожи, легким макияжем, песочной платиной идеальных шелковых прядей волос и глубокого темно-гранатового оттенка коктейльного платья, представшая перед твоим взором картинка завораживала не меньше, чем любое предшествующее отражение в бесконечных порталах этих зеркал.
Властный повелитель — Хозяин, Палач-инквизитор и его безропотная рабыня — личная вещь, любимая кукла и игрушка. Ты с трудом узнавала этих людей, и может быть поэтому сегодня они выглядели для тебя как-то иначе, пусть и не менее пугающе, чем раньше. Но в этот раз никакой черной дыры, никакой убивающей насмерть фатальной необратимости. Сегодня под твоим сердцем разгоралось ядро воскресшего солнышка, ласкающего своими целительными протуберанцами затянувшиеся рубцы новых ран и сладко пульсирующего по всему телу снаружи и внутри — в животе, в ладонях, в млеющей от томного вожделения киске.
Да, ты все помнила, такое не возможно забыть и ты впервые не хотела это забывать.
— Да, Хозяин. — и впервые тебя не сковывало обмораживающей коркой льда, когда ты произносила это слово. Оно больше не казалось столь невыговариваемым и парализующим язык с голосовыми связками, как еще совсем недавно, менее суток назад, до того, как ты прошептала его в полубредовом состоянии в губы своего безжалостного убийцы.
Ты даже неосознанно улыбнулась подобием чуть дрогнувших уголков рта, как та скромная школьница уже готовая вот-вот от смущения стиснуть коленки, закусить краешек нижней губы и опустить глазки долу. Первый порыв к интуитивному кокетству за такой огромный отрезок времени? Ты же еще вчера днем умирала от страха, ожидая в этой самой комнате, когда же он придет за тобой и поведет по лабиринтам коридоров своего черно-красного Зазеркалья в одну из своих пыточных "камер". Неужели последняя сессия что-то изменила? Что? Что такого ты увидела, пережила и испытала, что заставило воскресить твое замерзшее солнышко спустя столько лет? Ведь за твоей спиной стоял все тот же незнакомый тебе Дэниэл Мэндэлл-младший и все та же всепоглощающая тьма его проклятой тени заполняла окружающий тебя мир и жестокую реальность. Она никуда не исчезала и ОН совершенно не изменился за последние дни и минуты.
Тогда что?
Ты просто помнила… вспоминала и не могла этого сдержать — скрыть в судорожном блеске глаз, распахнутых навстречу его пронзительному взгляду.
— Умница, — нажим все тех же нежных пальцев на твой подбородок, скользнувших захватом всей ладони по щеке, заставил тебя чуть откинуть голову назад и приподнять вверх разрумянившееся от волнения личико. Его губы прижались к переносице, ненадолго задержавшись в щедром поцелуе любящего Хозяина и ты невольно закрыла веки. Впервые пол (или весь мир) дрогнул под тобой совершенно от иных ответных ощущений, пробежавшись покалывающим разрядом по голым ступням и охватывая глубокой вибрацией занывшую вагину. Ускользающие мгновения сладкой истомы, такие хрупкие и осязаемые.
Как ты еще сама не подняла собственную ладошку и не накрыла ею Его пальцы, не поддалась назад и не прижалась к нему затылком и спиной, подобно ластящейся кошечке? И почему именно сегодня и сейчас вы должны были куда-то уходить отсюда? Разве эти дни не принадлежали только вам двоим?
— Поднимайся, а то опоздаем. И не забывай о том, что я говорил до этого и как себя вести на обеде. — это было обязательно? Разрушать ускользающие и столь бесценные секунды мнимого забвения? — Вставай, Эллис, и выходи в коридор…
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Любое одурманивающее забвение или хрустальная иллюзия не могут не выглядеть слишком идеальными и утопическими. Это закон классики жанра. Перед тем, как достичь на бешеной скорости земли и разбиться о камни, воду или о черные зеркала кровавого Эдема, все то время, что ушло у тебя на падение, ты попросту пытаешься списать на минуты затянувшегося полета. Пытаешься убедить себя, что летишь, практически паришь над этой чарующей бездной и тебе ничего не угрожает. Сладкое, пьянящее, головокружительное парение, как в невесомости вакуума… или в плотных молекулах воды. И пока ты не можешь определить, где дно, а где спасительный купол неба. Ты погружаешься или стараешься всплыть, тебя притягивает черное ядро черной тьмы или выталкивает наверх к слоям чистого воздуха? И насколько тебе хватит кислорода в собственных легких, когда ты наконец-то поймешь, что это твой единственный и последний запас, что больше уже не будет… если не выберешь правильного направления. Вверх или вниз?
Где он? Твой правильный путь? Верный и единственный выход?
За каким притяжением ты последуешь, за самым сильным или… за полным его отсутствием?
Хотя… зачем изводить себя неуместными мыслями и вопросами, пока падение все еще затягивает твой опьяненный рассудок иллюзией захватывающего полета? Кто вообще сказал, что ты должна именно упасть и разбиться? Ведь ты действительно паришь. Тело не может обмануться, врожденные инстинкты и подсознательные импульсы не врут — они толкают тебя за движением красных нитей, которые вели тебя все это время и координировали твое направление. И разве не через них ты получала те необходимые капли воздуха, которые поддерживали в тебе жизнь и не давали захлебнуться окончательно?
Разве ты сама не хотела этого и не двигалась только благодаря им, благодаря тем пальцам и руке, к которым они были протянуты и которые поддерживали тебя без каких-либо предвзятостей и намеков на шифрующуюся конспирацию?
Тебя снова это подкупило, искренне шокировало и изумило? Его невозмутимое спартанское спокойствие и естественное поведение хозяина положения (а то и всего города)? Он помог тебе выйти из лимузина, при чем перед парадным входом, а не с черного хода одной из самых элитных гостиниц северной столицы в самом людном месте, самого оживленного района Леонбурга; он шел рядом, впритык, не придерживаясь абсолютно никаких ограничительных дистанций, не убирая руки и своего поддерживающего жеста с твоей спины и талии, свойственного лишь людям особого допуска полномочий и особого ряда привилегий. Конечно, он не прижимал тебя к себе и не позволял каких-либо более интимных демонстраций по правообладанию. Возможно со стороны это выглядело даже вполне естественно, органично, допустимо и в общепринятых рамках этических норм его привилегированного класса. Вот только тебе не становилось от этого легче, поскольку именно тебя то и дело и едва не при каждом пройденном шаге подмывало обернуться, оглядеть окружающих людей, выхватить чей-то слишком пристальный взгляд, а то и объектив нацеленной на вас фотокамеры. И на вряд ли в эти секунды тебя беспокоила мысль о Брайане Степлтоне.
