— …Прости, но у меня не было времени, подобрать для малыша или для его мамы какой-нибудь подарок к данному событию, я только этим утром узнала, что мы приглашены на этот обед… — оказывается, чувство легкой раскрепощенности не менее заразительно, чем массовая истерия. А может это обстановка публичного места действовала на тебя неожиданным расслабляющим эффектом? Вернуться снова в люди, в почти привычную и естественную для тебя среду и не вспомнить старых рефлексов? Похоже, даже господин Мэндэлл-младший не обладал столь безграничной властью над подобными вещами… или, вернее, не успел еще до них добраться.
Или все-таки дурной пример заразителен? Тебя не могло ударить в голову настолько быстро и сильно пьянящим воздухом мнимой свободы; нити, связывающие тебя все это время, были все так же ощутимы; близость человека, который их держал, не ослабляла своего гиперосязания ни на йоту и особенно после того, как вы все расселись за общим столиком отдельной кабинки. Ракировка занятых мест не предполагала никаких бонусных путей к непредвиденному отступлению и тем более к побегу. Каждая сидела там, где и должно было находиться по ее статусу — у руки своего Хозяина. Не важно, что ты и Дэниз восседали рядом на центральном диванчике (спиной к зеркальному экрану с напыленным рисунком из абстрактных ломанных линий), как те две королевы на одном ведущем троне — боковые ложа с обеих глав стола занимали вовсе не ваши пажи или бдительные приспешники. И лежавшая в расслабленном положении правая кисть руки Дэниэла Мэндэлла-младшего на краю столешницы всего в каких-то ничтожных миллиметрах от твоей куда более напряженной левой ладошки чувствовалась намного сильнее, чем те же пальцы Дэниз Эпплгейт, которые то и дело накрывали твои дружеским (или подбадривающе-поддерживающим) жестом с другой стороны.
— Не говори глупостей. До этого еще далеко, как и до официального Вабу Шовер-а. К тому же, УЗИ тоже еще не скоро, включая твердую гарантию, что и в этот раз все обойдется лишь одним пришельцем, а не двумя сразу или, не дай бог, целой тройней.
— А у тебя имеются на этот счет какие-то обоснованные опасения? — шутливый вопрос господина Мэндэлла прозвучал для тебя далеко не расслабляющей "командой". Усиленное натяжение нитей врезалось легкой и неожиданной болью в трахею и сердце. Реакция на его голос и скрытый в словах контекст была слишком незамедлительной, мгновенной и выбивающе шокирующей.
А чего ты еще ждала, когда шла сюда? Что он позволит тебе дышать, мыслить и чувствовать самостоятельно? Или будет молча следить, как ты тут пытаешься изображать из себя циничную зазнайку Алисию Людвидж?
— Представь себе, имеются. У моей родной тетки были девочки-близняшки. И данный факт нервирует меня не меньше, чем любую другую женщину с предполагаемым наследственным генофондом.
— Я более, чем уверен, что у тебя будет все хорошо в любом случае и при любом раскладе, любимая. Ты прекрасно выносишь и двойню, и тройню, и даже целую футбольную команду. — Алекс Рейнольдз предусмотрительно накрыл тонкие пальчики своей занервничавшей супруги внушительной ладонью крайне переживающего и заботливого мужа (именно мужа, а не Хозяина и Господина), и этот утешительный жест просто не мог не царапнуть твоего глазного нерва и не пройтись по спинным позвонкам вымораживающим ознобом. — Не забывай, что мы живем далеко не в захолустной провинции, и до ближайшего медицинского центра, оснащенного передовой техникой и лучшими в своей области врачами, нас не разделяют сотни миль.
— Мне бы твою стопроцентную уверенность и спартанское хладнокровие, дорогой. Посмотрела бы я на тебя, если бы ты вдруг залетел целой тройней. Да ни один мужчина не выжил бы после того порога боли, через который приходиться проходить каждой роженице.
— Да, и не один мужчина никогда в жизни не испытает родового оргазма. В этом плане вы обогнали нас по всем показателям, даже опровергнув идиотский миф о том, что вы якобы завидуете нашему детородному органу. — Его голос и тем более смысл сказанного, в который раз подействовали для тебя неожиданной вспышкой кратковременного шока.
И как бы ты при этом не пыталась избежать возможности не смотреть в его чеканный лик невозмутимого патриция (расслабленного, самоуверенного, откинутого на спинку кожаного дивана-уголка цвета черного шоколада в своем более темном костюме-тройке с тем самым темно-гранатовым галстуком, на который до этого так запала Дэниз Эпплгейт), это было так же нереально, как и не осязать его близости со звучной вибрацией его бархатного баритона очень глубоко и до безумия физически.
— И что касается боли, здесь, да, ваша способность переносить и терпеть ее ни с чем не сравнима.
— А для некоторых еще и захватывающая. В этом плане мужчины похожи на любознательных мальчишек. Стоит им зацепиться за какую-нибудь идею фикс, вроде Оргасмис Виртх, и их уже ни чем не остановишь. Будут копаться, искать информацию, потом начинают ставить реальные эксперименты. И когда к своей мании исследования они подключают еще и женщину, их действительно нереально заносит. При чем они частенько забывают о том факте, что женщина — это не механический агрегат по извлечению нужного продукта при нажатии на ту или иную кнопочку. И что для достижения желанного эффекта требуется куда больше, чем нездоровое любопытство одного человека.
— Мы знаем, дорогая. Вы нуждаетесь в завышенном внимании и заботе, как и любое очень нежное теплично-комнатное растение, и даже намного больше. — в этот раз ладонь Алекса сжала пальцы супруги более крепким захватом, словно пытаясь через данный жест забрать у Дэниз часть выходящих из-под ее контроля эмоций.
Если он и в самом деле наложил на нее епитимию в качестве недельного воздержания — не прикасаться к своему супругу по личной инициативе все эти дни, то этот запрет явно и никоим образом не распространялся на самого Рейнольдза. И как видно, подобными изощренными фишками любили пользоваться многие тематики, только тебе легче от этого не становилось, если не наоборот. Ты прекрасно видела и куда сильнее ощущала разницу — слишком несопоставимую и не вписывающуюся в твои личные переживания. Твоя боль была настоящей, режущей и оставляющей реальные, едва не физические ноющие шрамы. Ведь ты знала, что Он уже никогда в жизни не совершит подобного по собственной инициативе — не даст тебе не единой ложной надежды на что-то большее, и уж конечно не станет играть с этим на публике.
Хотя, казалось бы, что тут такого, накрыть твою холодную ладошку пальцами, чьи силы и тепло способны влить в твою плоть и кости живительной эйфорией спасительного эликсира, пусть черного, пусть с примесью токсичных ядов, но именно она и позволяла тебе все это время держаться на плаву и поверхности — парить, а не падать… (или верить, что парить…)
Да, мог и знал, что может. Но не делал. И в этом была вся разница. Его наказания не были игрой — они настоящие, болезненные, бьющие точно в цель на поражение. И ты не испытывала того захватывающего экстаза-предвкушения в ожидании свершения уже вынесенного тебе приговора с тем ажиотажем и нетерпением, с коими возможно сейчас боролась в себе Дэниз Эпплгейт. Для нее это было возбуждающей игрой и азартом, для тебя — возбуждающим страхом и удушающей болью. И она никогда тебя не поймет… никогда… Вы слишком и совершенно разные. И именно последнее заставляет тебя удерживать дистанцию между этими людьми — самыми близкими друзьями Дэниэла Мэндэлла-младшего, такими же одержимыми тематическим голодом искушенными безумцами, как и он. Они всегда будут тебе чужими и чуждыми, чтобы при этом не говорили и не делали.
