— Да и у кого возникнет желание расстраивать беременную женщину? Ты же знаешь, как нам вредно волноваться в этот период и чем это порой чревато…
Наверное, это был самый странный, самый долгий и самый для тебя тяжелый совместный обед с людьми, в чью дружескую атмосферу ты так и не сумела вписаться. Да, говорили много (ты и за последний месяц столько не говорила сама) и это были вполне интересные и занятные беседы, звучавшие в устах весьма подкованных собеседников, и ты даже улыбалась, а то и смеялась в голос со всеми, когда они вдруг неожиданно заканчивались шутками или очередными перекрестными подколками. Самая обычная, если не банальная встреча старых и очень близких друзей под подачу весьма вкусных блюд, аппетитных закусок и пару бутылок марочного вина. Тебе удалось даже немного захмелеть, хотя и не настолько, чтобы пуститься во все тяжкие. Тем более под бдительным наблюдением Дэниэла Мэндэлла-младшего было очень сложно выпить лишнего, как и пропустить в тарелке сочный кусочек запеченной свинины или маринованного шампиньона.
И все равно ты чувствовала себя здесь лишней. Каждый раз тебя тянуло спрятаться в тень сидящего рядом человека, как в единственную для тебя в этом месте спасительную нишу, сбежать в его реальность и желательно надолго, чтобы не вникать и не чувствовать того, что происходило рядом. Ты не хотела. Ты просто еще не готова к такому… Это не твой мир и никогда твоим не станет…
* * *
— Как себя чувствуешь? Не устала? Голова после бесконечных разговоров не болит?
— Нет, все хорошо… скорее, малость переела. А так… — а так, ты даже рада тому, что вы наконец-то покинули то место, тот яркий свет, тех людей и, да, те бесконечные и по большей мере бессмысленные разговоры.
Голова не болела, а слегка гудела вместе с телом, будто напиталась тем однообразным шумом голосов, вперемешку с низкими басами фоновой музыки, и теперь никак не могла вернуться в привычное состояние. Хотя сумеречное окружение в салоне лимузина подействовало едва не исцеляющим эфиром. Либо тебя уже перекодировали до основания, либо ты точно спятила, если уже осознанно ищешь повод вернуться в одну из Его кроличьих нор или как тот вампир, которого сушит солнечный свет и ему приходиться набираться сил угольных тенях и в проклятой земле. Так и ты, интуитивно тянешься и почти неосознанно пытаешься подобраться к нему, к его живительной тьме и рукам, способных наполнить тебя сам бесценным эликсиром — его близостью, его одержимым безумием чистейшей черной любви.
Нежели вы снова одни? Вы же теперь поедете домой, да, на вашу общую квартиру? И тебе больше не кажется ужасным так ее называть, пусть когда-то до тебя туда приходили другие счастливицы и тоже так ее именовали для себя, пока встречались там с Мэндэллом-младшим.
— Только немного тянет неприятной тяжестью в животе… — вернее в правом боку, и ты пытаешься сесть поудобнее, чтобы как-то перебить это пульсирующее нытье, больше схожее с легкой болью, которая обычно напоминает о себе каждый месяц за несколько дней до менструального цикла.
Все нормально, обычное дело. И, видимо, тот же сковывающий дискомфорт в позвоночнике на уровне поясницы являлся следствием не вчерашней растяжки на столе сессионной комнаты, а подошедшим сроком того самого гребаного ПМС. Что ж, зато убойный коктейль из убийственных эмоций на гормональной основе был тебе теперь гарантирован.
— Насколько неприятной? — он не тянулся к тебе и не пытался нащупать под полой пальто то самое место, над которым ты только что поправила складки платья, наверное лишь потому, что ждал более конкретного определения и боли, и места ее расположения.
Интересно, если бы ты сейчас ойкнула и схватилась за бок, как бы он отреагировал?
— Вполне терпимой. Просто ноющая тяжесть. Через минут десять-двадцать может пройти. Я просто не привыкла есть столько разных блюд за раз, как и запивать их несколькими сортами вин. Наверное, мой желудок был немного шокирован подобным изобилием.
Еще один положительный бонус после закончившегося обеда — ты наконец-то расслабилась (где-то процентов на 60 по любому) и возможность говорить не только тогда, когда тебя спрашивали или давали на это разрешение, теперь тянулась за сознанием (и за языком), как тот фантомный след от покинутого вами столика в ресторане. А, главное, тебя никто сейчас не прерывал и не указывал на твою чрезмерную болтливость.
— Возможно это из-за мяса. Оно всегда дает чувство тяжести, полного насыщения и долго переваривается. Думаю, если немного прогуляться и подышать свежим воздухом, можно частично приглушить этот дискомфорт.
— Прогуляться? — ошалелая улыбка растянула твои было округлившиеся губки, на время лишая дара речи.
Тебе и так не верилось, что он позволил тебе сесть рядом на задние сиденья пассажирского салона и не по противоположным местам, а именно по центру, впритык к его боку и бедру. И все то время, что вы сейчас говорили, он смотрел в твое лицо — в глаза, наблюдал за каждым изменением и плохо скрытыми эмоциями и… держал левую руку на спинке дивана за твоей головой (если чуть отклонишься назад, то упрешься о нее затылком; по крайней мере, при резком движении машины ты то и дело задевала его прядями своих волос). Он даже поправил на тебе воротник пальто, когда ты не совсем изящно примостилась на указанное им место. До объятий, конечно, далеко, но такая близость казалась намного большей, чем в том же ресторане (если не считать того единственного момента с ментальным слиянием ваших тел и желаний) или в гардеробной гостиницы, где он помог тебе одеться сразу же после того, как ты вернулась из туалета (куда ты сходила по его же настоянию).
Не то, чтобы это напоминало интимные зажимания озабоченных подростков, но для тебя это было практически запредельной милостью от человека, выдающего свое поощрительное вознаграждение буквально по дозам и на развес на аптечных весах.
— Да. Сегодня за разговором в ресторане мне напомнили, что ты в Леонбурге уже целый месяц, а еще не видела ни его главных достопримечательностей, ни самых знаменитых среди леонбургжцев мест, улиц и особенно парковых зон.
— И особенно Парламент. И… и Капитолий Уайттон… — ты резко замолчала, скосив опасливо глазки к его лицу и чуть было не заулыбалась во весь рот и во все 32. Уж что-что, а известнейшие здания и исторические памятники Леонбурга ты могла перечислять не останавливаясь не хуже любого коренного горожанина. Но сейчас тебя накрыло совершенно иным чувством интереса и сдержанного восторга — его улыбкой. Черт.
Бога ради, пусть такой же сдержанной, как и в ресторане, пусть лишь только на сомкнутых губах, но он улыбался именно тебе и над тем, что ты говорила. И пусть его глаза были заблокированы, как и раньше (всегда. Постоянно. Где бы вы ни были и чтобы не делали), но ты же могла воспользоваться окружающими сумерками, которые смягчали глубину его взгляда и благодаря которым ты имела возможность запустить свою неуемную фантазию на полную катушку — дорисовать в этой самой глубине (и частично на поверхности) недостающие в ней и для тебя чувства.
Черт с ним, даже если это сознательный самообман, но разве твой сегодняшний полет прерывался хотя бы раз? Разве ты не паришь до сих пор и не погружаешься в эту приторную патоку его ласкающей тьмы?
