— Просто сидеть рядом и наблюдать… — даже не кивком головы в сторону, а одним движением глаз, к одному из кресел, как раз придвинутого ближе к центру расстеленных по полу шкур мехового ковра, напротив другого предмета мебели (так разительно отличающегося от бытового).
Мне не надо было говорить и отдавать звуковых команд, от меня требовалось только одно — либо принять приглашение, либо уйти. В этом и состоял весь смыл — теперь выбор оставался только за мной: выполнить просьбу Алекса или попросту его послать.
Я еще колебался? Или все-таки знал, что сделаю, еще до того, как Лекс нагнется, опустит плавным неспешным движением свою голову и лицо, чтобы… поцеловать Амелию в высокий чистый лоб, слегка приподняв ее личико давлением ладони на ее скулы и шею вверх на себя. И как она при этом будет смотреть на него, задержав дыхание и буквально обомлев, застыв, оцепенев… только лишь на последних мгновениях закрывая томно глазки, закусывая нижнюю губку и принимая долгожданный поцелуй со сверхэротическим наслаждением. Как он скользнет большим пальцем по ее подбородку, очерчивая нежный контур чувственного ротика, и… проникнет твердой фалангой в его влажную глубину через раскрывшиеся навстречу дрожащие губы девушки.
Уйти или остаться, прекрасно осознавая, что это не игра и уже не станет ею до конца сессии. Что Амелия действительно без стеснения втягивает палец своего хозяина своим жадным ротиком с неподдельным упоением и ненасытной истомой, словно истосковалась за его вкусом, как за самым зависимым сладчайшим наркотиком. И она готова пробовать его, слизывать, вбирать в себя его фактуру, запах, тепло и все тело хоть целую вечность, до скончания времен.
Что меня тогда заставило сойти с места и шагнуть в сторону указанного кресла? И понимал ли я сам до конца, что творил, для чего и зачем оставался? Что меня вынудило совершить этот выбор? Увиденная мною картина чужого откровения, чужого порочного вожделения и греховной нежности или более шокирующие образы вскрытых глубин моей ожившей бездны?.. моей задыхающейся одержимости: тонких нитей тугой лески, заскользивших внутри разорванных рубцов моей вспоротой боли, под пульсирующим давлением твоего участившегося дыхания, под ласковым скольжением твоих невесомых пальчиков… Ты на самом деле в эти секунды смотрела в меня… из меня? Так близко и так… глубоко, с настоящим физическим осязанием?..
Либо я окончательно свихнулся, либо только что переступил за черту, которую боялся когда-то переходить, сделав это неосознанно, едва соображая, как. А может это был и не я? Может мы сделали это вместе?
Ведь я практически не ощущал собственного тела, не чувствовал, как иду к креслу и как усаживаюсь на его мягкое кожаное сиденье, откидываясь на упругую поверхность спинки своей телесной оболочкой, наполненной жаром вибрирующей боли и ожившей спиралью черного мрака. Я ощущал лишь ее непомерную силу, ненасытную, жадную, бесконечно голодную и одичавшую. Я и представить себе не мог ее истинных масштабов, как и осмыслить до конца ее присутствия, принять тот факт, что она была частью меня… она и была мной…
— Моя умница, — наверное Алекс ждал, когда я усядусь в кресло, прежде чем продолжить и полностью сосредоточить свое внимание на послушной Амелии. Он больше не смотрел в мою сторону, как будто меня и вправду не было, как для него, так и для его девочки. Не думаю, что мне было от этого легче и давало возможность расслабиться, дабы наслаждаться всем представлением из своей персональной вип-ложи. Нет, это был совершенно иной случай. Я не пребывал в должном состоянии, испытывая определенное чувство изощренного любопытства, которыми упиваются подобные мне зрители в подобных ситуациях. Я вообще не искал во всем этом никакого извращенного удовольствия или желания его получить. Я просто смотрел и слушал… слушал себя… тебя… все то безумие, что творилось в эти минуты внутри моей черной бездны, внутри нас…
Ведь еще никогда в жизни я не чувствовал тебя настолько сильно, глубоко и реально. Как будто еще одно незримое мгновение, и ты попросту выйдешь мне навстречу, заберешь с собой или останешься навечно… Еще немного и я прикоснусь к тебе в живую.
Две реальности в одной? Два параллельных измерения слившихся в одну невидимую красную линию?
Я смотрю на Алекса и Амелию, а чувствую тебя и себя… как будто это их здесь нет, а не я являюсь для них бестелесным зрителем. Их движения, голоса, ответная реакция — все это пропускается через мой зрительный нерв и оседает в памяти ощутимыми объемными картинами испытанных мною манипуляций, жестов, прикосновений и чувств. Действительно ли это был Алекс, то как он предложил девушке руку, и была ли это Амелия, когда послушно вложила свои вздрагивающие пальчики в его широкую теплую ладонь, доверчиво раскрываясь навстречу его затягивающему взгляду и окутывающим порталам обступившей тьмы?
Просто сидел и наблюдал, как он помогает ей подняться на ноги, ласково придерживая за предплечье второй руки? Или впитывал их действия на совершенно ином уровне восприятия, ощущая больше, чем это вообще возможно? Послушная Амелия… или послушная ты?..
Она почти сама идет к креслу напротив моего, безропотно забирается на его узкую твердую спинку-скамью, обтянутую черной кожей и окантованную рядом стальных колец с полосками кожаных ремней и пряжками-фиксаторами. Алекс помогает ей и поддерживает с такой невероятной заботой и успокаивающей нежностью, которых я за ним никогда раньше не замечал за всю свою сознательную жизнь. Да она, похоже и не испытывает никакого страха или волнения, скорее наоборот. Задерживает дыхание, поджимает губки и вздрагивает с нескрываемым наслаждением каждый раз, когда ладони и пальцы Рейнольдза прикасались к ее телу и не важно где — на плечах, шее, лице или ногах. Она только и ждала, чтобы он невзначай или намеренно задел ее, скользнул успокаивающей лаской по щеке или ладошке перед тем как обхватить запястье и притянуть изгиб локтя к узкому подлокотнику. Закрепить на нем и по всей руке до самого предплечья несколько жестких ремней неспешными знающими манипуляциями невозмутимого профессионального хирурга, после чего еще раз коснуться чувствительной кожи на открытых участках только лишь одними подушечками пальцев, вызывая по всему телу девушки ответную неуемную дрожь с несдержанным участившимся дыханием на содрогающемся животике и возбужденной груди. Нагнуться к ее виску, что-то прошептать, скрестившись с ее томным вожделенным взглядом свинцовой дымкой своих всевидящих глаз, поцеловать ее у самого краешка века перед следующим маневром.
Она была не просто податливыми воском в его ладонях, она была готова умереть прямо здесь и сейчас, и только в его руках, за возможность еще раз ощутить его щедрую ласку или даже сладкую боль от затягивающихся ремней на ее запястьях и ногах под неспешным движением его опытных пальцев. Если она и боялась чего-то в эти секунды, то только потерять ощущение его присутствия, его волнующих ласк, успокаивающего шепота, окутывающих и пульсирующих по ее коже немеющих отпечатков блаженной истомы. И он без особого напряжения считывал все ее мысли, каждое замеревшее вместе с ее дыханием предвкушение перед его последующей манипуляцией — затянуть на бедре еще один ремень или провести ладонью по вздрагивающему животику, краем мизинца задевая кромку черных полупрозрачных трусиков и самой чувствительной под ней линии лобка. Чем дальше продолжался этот ритуал с фиксацией и распятием Амелии на "хирургическом" кресле пыток, тем сложнее ей было сдерживать собственное нетерпение и громкое дыхание, граничащее с тихими всхлипами и стонами. Совершенное женское тело на пугающей конструкции черного "паука", затянувшего на раскинутых в стороны руках и ногах жесткие жгуты своей черной паутины. Кто рискнет сказать, что эта картина выглядела вульгарной и развратной, и попробует осудить саму девушку за ее безумное желание быть "растерзанной" в этой откровенной позе добровольной жертвы? И она действительно выглядела пугающе восхитительной, порочно прекрасной и завораживающей. И соприкасаясь с ее живыми формами и невидимыми тенями ненасытного мрака, с ее скрытыми желаниями, сдерживаемой и такой открытой страстью, греховным исступлением и неуемной болью нестерпимого возбуждения, ты словно сам начинал поглощать их собой, впитывать каждый отпечаток их сенсорных эхограмм рецепторами собственной кожи, нервными окончаниями своей воспаленной сущности, погружаясь сознанием и чувствами куда глубже, чем это мог сделать кто-либо другой на твоем месте.
