На следующий после грозы день территория превращается в море грязи. Тонкие одеяла не согревают, как и теплая жидкость, которую здесь выдают за кофе.
Они долго находились в привилегированном положении, а теперь стали «как все», депортированные среди депортированных.
Проходит несколько дней, и женщин размещают на обувном складе, а потом переводят в барак, где раньше жили советские пленные. Анита старается не думать, расстреляли их нацисты или тоже куда-то перевели…
Берген-Бельзен, зима 1944–1945-го
Они сделали все, чтобы не разлучаться хотя бы внутри своих бараков: к несчастью, на работу их распределили в разные команды. Большинство плетет «косы» из зеленоватого целлофана, из которых будут делать камуфляжные сетки для вермахта…
Чуть позже Виолетта, говорящая на французском, немецком и венгерском, станет руководить двумя сотнями женщин. В основном венгерок. Теперь она капо… Виолетта берет Фаню в «заместительницы», так они могут поддерживать друг друга.
Фаня где-то раздобыла колоду карт и в свободное время раскладывает пасьянсы. Как-то раз надзирательница замечает, чем она занимается, подходит, дает ей пощечину — куда же без этого! — и спрашивает:
— Что это ты делаешь?
— Гадаю…
— Ты умеешь?! Раскинь для меня… — приказывает эсэсовка.
Фаня напускает на себя мрачно-торжественный вид, берет колоду, раскладывает «на даму», долго изучает карты и спрашивает скучающим тоном:
— У вас ведь есть семья?
Немка кивает. Напрягается. Фаня подогревает атмосферу, тянет время, бормочет: «Карты вечно врут… Не стоит слишком им доверять…» Надзирательница все сильнее нервничает, торопит «гадалку».
И Фаня начинает вещать, выдает апокалиптический прогноз:
— Ваш муж будет убит на Восточном фронте, семья погибнет под бомбежками, собака заболеет чумкой, а вас… расстреляют.
Виолетта изумленно наблюдает за представлением. Эсэсовка не полная идиотка, она вряд ли проглотит всю эту чушь, изобьет Фаню, застрелит ее… Виолетте страшно за подругу, она с трудом сдерживается. Напуганная немка впадает в отчаяние и покидает барак, даже не посмотрев в сторону узниц, а те хохочут, гордясь произведенным эффектом. Еще один акт гражданского мужества.
Жизнь — или ее подобие — мало-помалу входит в рамки обычного распорядка.
В конце декабря Крамер становится начальником Берген-Бельзена. Для него это повышение: в Биркенау он находился в административном подчинении у шефа Аушвица-1.
За несколько дней до конца 1944 года — никто не помнит, когда точно, — на одной из поверок, Крамер вдруг узнает их. Они держатся вместе, приняв решение во что бы то ни стало сохранить оркестр.
Эсэсовец заметил и опознал горстку музыкантш в толпе евреек, помеченных номерами, безымянных, не имеющих лиц.
Крамер подходит и с места в карьер спрашивает, могут ли они сыграть без нот несколько отрывков, которые исполняли в Биркенау.
Подруги не задумываясь кивают — конечно! Альма их так вымуштровала, что они в любое время, в любых условиях сыграют что угодно, обдумывая кулинарный рецепт или способ получить лишнюю миску супа… Риск минимален, а мелкие поблажки можно получить. Музыкальный утренник, даже у эсэсовцев, позволит хотя бы на несколько часов покидать лагерь, забыв о тяжелой рутине жизни. За прошедшие годы узницы научились искусству выживания день за днем.
Дотошный бюрократ Крамер делает записи в блокноте и удаляется.
В следующее воскресенье за ними приходят. Участвуют скрипачки, певицы, виолончелистка Анита и — тут мнения моих собеседниц не совпадают — Лили. Никто не может сказать, играли с ними в тот день флейтистки или нет…
Их ведут в офицерскую столовую, за ограду лагеря. Инструменты приготовлены. Они рассаживаются, как учила Альма, начинают играть, и возобновляется абсурд под названием «Музыка в лагере смерти».
После концерта Крамер вызывает добровольцев: нужно отнести инструменты к нему домой. Виолетта, Анита, Большая Элен, Эльза выходят вперед и под охраной сторожевых псов следуют за начальником лагеря. Им любопытно, как он живет. В Биркенау Флора Шрайверс была какое-то время гувернанткой детей Крамера и кое-что рассказывала остальным. Войдя, они оказываются в обычном мелкобуржуазном и скорее бесцветном интерьере.
Их ждет сюрприз: в столовой, на круглом столе, приготовлена большая миска молочного риса и ложки.
Они едят в полном молчании, и вдруг Крамер делает нечто немыслимое: заводит граммофон, ставит пластинку Баха и выходит. Когда они будут рассказывать о проведенном вечере в бараке, никто не поверит. Бах и молочный рис? От нациста? Да ладно вам!
Как скажет потом Анита английским документалистам, снимавшим о ней фильм: «Кто их поймет, этих людей?»
V
Оркестр
Брюссель, зима 1996-го
Я ужасно боюсь причинить боль Элен.
Она ясно дала понять, как ей тяжело вспоминать прошлое, и не преминула пообещать, что я — последний, с кем она об этом поговорит, и только ради моей матери. В знак благодарности Эльзе и потому, что надо же мне наконец признать и принять так долго дожидавшееся меня наследство.
Я никогда не забуду оказанную мне честь и тот факт, что Элен первой признала мое право знать.
Я буду очень предупредителен с ней.
В статье для брошюры Элен написала, что боится тоже заболеть каким-нибудь раком… Почему «тоже»? Онкология пометила слишком многих вернувшихся: тебя, Фанни, Большую Элен, Большую Жюли и многих других… Неужели в некоторых случаях проклятье преследует людей через поколения? Одну из дочерей Фанни рак убил спустя несколько месяцев после смерти матери, другая сейчас борется с раковой болезнью. Кончится это когда-нибудь или нет?
It’s a small world!
[50]
Элен с мужем Полем полетели отдохнуть в Майами, сняв апартаменты в резиденции класса «люкс», что подразумевало шикарную обстановку и бассейн.
Время милосердно, но не настолько, чтобы жариться на флоридском солнце, значит, будут шопинг и бридж. Поль — классный игрок, а Элен продолжит осваивать конвенцию Стейман
[51]. По вечерам можно выходить в свет, тем более что оба очень любят танцевать. Уж чего-чего, а развлечений в Майами хватает… Через две недели они возвращаются в Бельгию, оставив «гнездышко» сестре Поля. Жара спадает, так что она сможет без проблем лежать у бассейна.
В шезлонге сидит женщина лет сорока, смуглая, с ярко-рыжими волосами. Она читает.
Проходя мимо, сестра Поля замечает вытатуированный на левой руке номер, близкий по очереди к ее собственному. Она решается заговорить с незнакомкой: обе выжили в Биркенау, обе франкофонки, и им есть что вспомнить. Рыжеволосая женщина — гречанка и очень мило грассирует.
