Они добрались до одного из баров, совмещенного с наблюдательной площадкой: в полукруглом зале почти все стены были сделаны из стекла. Бар располагался на носу корабля, здесь можно было сидеть и наблюдать за тем, как море скользит навстречу, так что обычно найти свободное место было сложно. Однако сегодня свет не горел ни в баре, ни рядом с ним, а табличка на дверях указывала, что заведение закрыто. Двери были заперты, но Лер это не остановило, у нее был собственный ключ. Ян даже не стал спрашивать, откуда.
Когда они вошли внутрь, сразу стало понятно, почему закрыли бар: одно из стекол было разбито. Оно не разлетелось вдребезги, но из него каким-то образом выпал крупный осколок, и теперь туда прорывался дождь, залетал ветер, и в баре стало холодно. Находиться здесь и правда было бы опасно – если бы стекло все же разлетелось. Но двое людей – это не толпа, они могли держаться в стороне, там, где окна уцелели, и смотреть, как ревут, поднимаясь навстречу кораблю, величественные стальные волны.
Ян хотел зажечь свет, но его спутница не позволила ему, перехватила его руку. Она теперь стояла прямо перед ним, бледная, призрачная даже в далеком свете наружных фонарей корабля. Лишь когда в небе вспыхивала яркая молния, лицо Лер словно пропитывалось ее светом, кожа казалась мерцающей, глаза – глубокими, бездонными даже. Словно она была не человеком, а сиреной, выбравшейся из вод за своей добычей. А кто же отказывает сиренам?..
Она так ничего и не сказала ему, но это было и не нужно. Они ведь оба знали, к чему все идет, на самом-то деле. И оба хотели этого – может быть, с самого начала, еще с той встречи, которая так нелепо закончилась. Поэтому Яну было предельно легко податься вперед и поцеловать ее, уже не думая о том, что можно, что нельзя, а что было бы правильно. Бывают желания, для которых просто настает правильный момент, и сопротивляться им уже невозможно.
Он думал, что выбор, главный выбор, уже сделан, а дальше все пойдет, как обычно. Он ошибся. С Лер не было так, как с другими, да и не могло быть. Те, другие, сейчас оставшиеся в памяти ускользающими образами, вели его, соблазняя, а дальше подчинялись, позволяя вести их. Эта была иной: вот он начал целовать ее, а вот она перехватила инициативу, и это уже ее поцелуй, и она выбирает, что делать.
Ян к такому не привык, растерялся даже, но только на пару секунд. Он быстро понял, что она не отдаст ему право первенства ни в чем, она будет брать то, что хочет, но и от него она принятия не ждет – она была бы разочарована, если бы он просто принял все ее решения и мягко выполнил все желания. Они были похожи на серые волны, ревевшие снаружи: одинаково сильные, налетавшие друг на друга, разбивавшиеся в этой борьбе, но все равно остававшиеся непобежденными.
Он первым стянул с нее майку, она добралась до пояса его джинсов. Ему хотелось видеть ее всю, ее кожа мерцала в полумраке, манила. Им не было холодно, уже не могло быть, штормовой ветер даже помогал: он будто не позволял этому странному обжигающему чувству сжечь их. Ян прижал ее к одной из стеклянных стен, и теперь волны извивались у нее за спиной, хищные и гибкие, как морские драконы. Она обхватила его ногами, одной рукой обняла за шею, чтобы ей было проще – и ему было проще, ведь оба хотели двигаться. Вторая рука скользнула вниз по его телу – по груди, по животу и ниже. Лер в этот момент не смотрела вниз, она смотрела ему в глаза – до того момента, как позволила, помогла ему войти в нее. И двигаться она тоже начала первой, но и он, как прежде, не уступал ей, он прижимал ее к стеклу с такой силой, что порой становилось страшно, но слишком хорошо, чтобы остановиться.
Он верил, что вот это – все, предел и свобода. Она наклонилась вперед и прошептала ему на ухо:
– Не сдерживайся. Кто научил тебя сдерживаться? Со мной не надо, никогда.
И Ян понял, что действительно сдерживается – потому что раньше это было нужно. Могло получиться слишком грубо, слишком сильно. И пришлось бы утром терпеть молчаливые укоризненные взгляды – то на него, то на синяки, оставленные им на коже.
Но Лер действительно не хотела, чтобы он был таким – заботливым и осторожным, хотя она как раз казалась хрупкой, как весенний лед, и нежной, как лепесток белой розы. Она хотела, чтобы он был таким же свободным, как она, и Ян просто отпустил – самого себя и все мысли. Осталось только обжигающее, резкое электричество, блуждающее по телу, рвущееся наружу, запах соли, вой моря и ветра, еще – ее глаза и голос. Больше ничего, потому что он ничего другого не желал.
Когда наваждение отступило, развеялось, Ян обнаружил, что они оба лежат на мягком ковре на полу. По крайней мере, он – на полу, она – наполовину на нем, но не как благодарная любовница, а как кошка, которой просто так удобней и теплее. За окном все еще шумел дождь, но гроза ушла в сторону. Лер смотрела на него, не моргая, и в этих стеклянных глазах он не мог найти ни намека на то, что она думает и чувствует.
Да ему и искать-то особо не хотелось, а хотелось лежать рядом с ней и ничего не делать, наслаждаясь той приятной усталостью, которая появляется, когда мышцы расслабляются после предельного напряжения.
– Как тебя зовут на самом деле? – тихо спросил Ян.
Он невольно подумал о том, заперли ли они дверь, когда пришли. Если кто-то войдет, его ждет любопытное зрелище, их – скандал. Ян понятия не имел, где сейчас их одежда, так что быстро одеться в любом случае не получилось бы.
– Лер, – усмехнулась она. – Забыл от счастья?
– Я говорю про твое настоящее имя.
– А что такое имя вообще? Это слово, которым мы обозначаем то, чем являемся. Не зря же люди меняют имена. Я не придаю этому такого уж большого значения. Мне нравится Лер Наан.
Если она надеялась его запутать, то очень зря, поддаваться так просто Ян не собирался.
– У тебя есть семья?
– Да.
– И они каждый раз запоминают твое новое имя? Или все-таки зовут тебя именем, данным при рождении?
– Второе.
– Вот это имя я и хочу знать.
Она свернулась на нем, больше не глядя ему в глаза, и светлые пряди ее волос скользнули по его лицу. От них шел тонкий запах – орхидея, что ли? Ян не был уверен, не настолько хорошо он разбирался в ароматах. Просто сама эта девушка почему-то ассоциировалась у него с орхидеей: непонятный, ни на что не похожий цветок, наглый в своей яркости, соблазнительный в форме, хищный, пропитанный мутными водами Амазонки.
Он лениво размышлял об этом, уверенный, что она не ответит, раз уж она отвернулась от него. А она все же ответила:
– Ева.
Она снова извернулась, и теперь она была полностью на нем, позволяя почувствовать, насколько она меньше. От ее кожи шел жар, и желание обладать ею, только что схлынувшее, понемногу возвращалось. Она заметила:
– Снова хочешь меня.
– Ева, я…
– О, я не против. Я знаю, тебе хорошо со мной. Мне тоже хорошо, иначе меня бы здесь не было. Но ты опасайся.
