Мы не представляли, насколько. Свобода вскружила Чарли голову, и он покатился по наклонной, хотя мы не знали, что он полностью сошел с катушек. Нам казалось, что новая школа – это правильное решение. Чарли стал намного счастливее. Ситуация открылась нам лишь после двух первых семестров. Чарли вернулся домой с письмом об исключении. Его и еще нескольких парней поймали на краже. Письмо привело Колина в ярость. Меня же больше всего встревожило то, что Чарли ужасно выглядел и от него отвратительно пахло. Когда Колин принялся выяснять, почему он не следит за собой, Чарли признался, что весь второй семестр не мылся. Это было отвратительно – мы не могли представить, что в школе настолько свободные правила. Мы решили не отправлять его назад и перевести на домашнее обучение. Мы надеялись, что дома он исправится.
Только спустя несколько лет он признался, что не следил за собой из-за недиагностированного обсессивно-компульсивного расстройства. Разум убедил его, что, если он будет мыться или переодеваться, его подчинят себе «злые духи». Тогда мне стало ясно, что, с его точки зрения, исключение – это была меньшая из его проблем.
Когда Чарли вернулся домой, мы стали понимать, что он вовсе не перерос свои компульсивные ритуалы. Но из-за его мягкого характера было трудно понять, каковы они и как сильно влияют на него. Он все отрицал, твердил, что все хорошо. Никто не мог дать нам полезного совета, и мы не понимали, насколько серьезна ситуация.
Друзья Колина замечали странные привычки Чарли, но Колин никогда не вдавался в объяснения. Впрочем, он не прятал сына и не считал его сумасшедшим, хотя мне казалось, что Чарли это не нравится. Колин проявлял нехарактерное для себя терпение. Он любил сына, но не знал, как ему помочь.
Принцесса Маргарет никогда не говорила о поведении Чарли и всегда находила время, чтобы с ним поговорить. Когда Чарли начал впрыгивать и выпрыгивать из комнаты, она и глазом не повела – она восприняла это как часть его натуры.
Другие дети привыкли к выходкам старшего брата. Когда мы отправлялись куда-то, они терпеливо ждали в холле, пока Чарли сможет выйти. Довольно часто это занимало очень много времени, и каждый раз, когда он выходил из комнаты, спускался в холл и выходил из дома, он обязательно возвращался, потому что что-то было неправильно. Он включал и выключал свет, топал по полу, десять раз поворачивался, а потом подбегал к дверям спальни, останавливался перед ними, поворачивался и проделывал все снова. Однажды на пути ему попалась Мэй, он врезался в нее и пришел в ярость, потому что в этот момент он должен был находиться в одиночестве. Он вернулся в свою комнату и просидел там полчаса, пока не успокоился. Вот такой была наша семейная жизнь. Пройти с ним по Кингс-роуд, когда мы все же выходили из дома, было непростым испытанием. Нам приходилось ждать, пока он десять или двадцать раз не коснется уличного фонаря или не покрутится на месте.
Генри же был прекрасным ребенком. Хотя от отца он унаследовал сложный характер, но редко проявлял его. Чаще всего он был добрым, интеллигентным и совершенно нормальным, в сравнении с Чарли (и Колином) подростком. Кристофер и двойняшки вообще наслаждались всеми радостями детства благодаря усилиям Барбары. Барбара так хорошо за ними присматривала, что я совершенно не волновалась, оставляя их с ней. По возвращении я привозила им подарки и рассказывала много интересного.
Кристофер увлекся машинами, и Колин был в восторге. Когда Колин приехал в Глен на новом «Ягуаре», Кристофер пришел в восторг. Они вернулись на машине в Лондон, катя на скорости 140 миль в час. Это очень сблизило сына с отцом.
Двойняшки были еще очень малы и жили в собственном мире. Они ворковали на собственном языке, которого никто не понимал. Оказалось, что они совсем не любят кукол, как когда-то мечтала я. Мои дочери с удовольствием играли в солдатиков Кристофера.
Повседневная жизнь продолжалась, хотя атмосфера в Лондоне стала напряженной из-за террористических атак ИРА
[42]. В 1974 году почтовый ящик в конце Тайт-стрит взорвался через полчаса после того, как Кристофер опустил туда письмо для меня – он любил это делать. Мы сидели дома вместе с ним, двойняшками и Барбарой, когда раздался взрыв. Через двадцать одну минуту взорвалась большая бомба в живой изгороди рядом с почтовым ящиком. Более двадцати человек, собравшихся на месте первого взрыва, были ранены. Взрывы в тихом, спокойном районе очень пугали. Отправляясь куда-либо, я всегда была настороже, зная, что опасность может поджидать в любом месте. Увидев почтовый ящик, я всегда переходила на другую сторону улицы.
В королевских дворцах усилили меры безопасности. Каждый раз, когда я приезжала в Кенсингтонский дворец, мою машину осматривали с помощью зеркал со всех сторон.
Принцесса Маргарет вела себя как обычно. Она отрицала страх, потому что бояться не было смысла. Помню, как мы с ней попали в грозу над Атлантикой. Молния ударила в крыло самолета. Я страшно испугалась. Принцесса Маргарет крепко сжала мою руку и сказала:
– Энн, бояться нет смысла. Либо с нами все будет хорошо, либо нет. И мы абсолютно ничего не можем сделать.
Вскоре после взрывов мы переехали с Тайт-стрит в дом матери Колина, Хилл-Лодж в Кэмпден-Хилл. Памела съехала в садовый коттедж. После ее смерти этот дом идеально подошел детям – став старше, они нуждались в большей самостоятельности.
К этому времени мой отец серьезно заболел. Во время войны он заразился малярией, и его лечили большими дозами хинина, что пагубно сказалось на клапанах сердца. Его мозг получал недостаточно крови. Бедный папа в последние годы чувствовал себя все хуже. Маму и мою младшую сестру Сару он принимал за Веру Линн и Грейси Филдз, и по его настоянию они хором пели ему «Самая большая аспидистра в мире». У мамы было много талантов, но только не к пению.
Это была не единственная странность, с которой она спокойно мирилась. У отца выработалась привычка болтать с соседками в поезде в Лондон. Он приглашал их в Холкем, а там катал на пожарной машине, а они звонили в колокол. Это мама еще могла вытерпеть, но они приезжали с мужьями, а мужья оставались с ней в доме. Маме приходилось вести светские беседы, пока жены не возвращались.
Отец болел спорадически. В один день он вообще ничего не понимал, на другой приходил в себя, а на третий чувствовал себя прекрасно. Проблема заключалась в том, что, когда приходил доктор, отец собирался и вел себя совершенно нормально. Наконец доктору удалось застать его в неважном состоянии, и отца поместили в психиатрическую больницу Сент-Эндрю в Нортхэмптоне. Здесь лечились многие известные люди, в том числе Глэдис, девятая герцогиня Мальборо, которая провела здесь последние пятнадцать лет жизни; дочь ирландского писателя Джеймса Джойса, Люсия; и Вайолет Гибсон, женщина, которая застрелила Муссолини.
Я приехала с отцом в Сент-Эндрюс, изо всех сил скрывая свой страх – мне казалось, что меня запрут в больнице вместе с ним. Я пыталась успокоить его, а пациенты столпились вокруг нас, желая узнать, кого еще к ним привезли. Отец не понимал, что происходит. Он прижался ко мне и плакал, не в силах вынести разлуки с любимым Холкемом. Видеть его в таком состоянии было мучительно: он был светским человеком, общался с королем и королевой, пользовался популярностью у друзей в Шотландской гвардии. Ему было лишь немного за шестьдесят, и его друзья все еще охотились вместе, ужинали в Гвардейском клубе, а его отправили в больницу против его воли. В конце концов мы все же вернули его домой, наняв трех сиделок, которые за ним присматривали. Мы чувствовали, что в Холкеме ему будет лучше.
