Колин не стал лишать его содержания, а отправил на Мюстик. Казалось, это единственное место в мире, где Чарли не сможет достать героин. Да, Мюстик славился гедонистскими вечеринками, но героина здесь не было. Максимум, что там можно было найти, это марихуана. Чарли называл остров «райской тюрьмой». Там он впал в депрессию, чувствовал себя в заключении и страдал от ломки.
Конечно, как только Колин давал Чарли волю – а он периодически сдавался, – тот мгновенно находил дилера, даже еще до возвращения в Лондон. Мы с Колином жили как на качелях: только мы надеялись, что Чарли все преодолел, как тут же понимали, что его зависимость лишь усилилась. Когда он находился на Мюстике, я немного расслаблялась, зная, что он под присмотром и хотя бы героина найти не сможет.
Я пыталась отвлечься от тревог, переключиться на другие сферы жизни. Только так мне удавалось справиться. Поскольку отвлечь Чарли от наркотиков навсегда не удавалось, я привыкла к состоянию неопределенности. С Колином мы обсуждали бесконечные варианты, строили планы, но потом он убедился, что Чарли увлекся наркотиками, чтобы избавиться от ответственности. Колин много раз грозил лишить его наследства, но Чарли не воспринимал эти угрозы всерьез. Возможно, ему просто не было дела, а может быть, он уже не мог бросить. Я не знала, что думать, но понимала, что собирается делать Колин.
Убедившись, что Чарли не хочет отвечать за огромное состояние семьи, Колин начал думать, что именно эта ответственность и лежит в основе всех его проблем. Мы страшно боялись, что, случись что с Колином, Чарли мгновенно продаст Глен. Когда Чарли было девятнадцать лет и он уже три года сидел на героине, Колин принял трудное решение. В 1977 году он лишил его наследства в части Глена. Это означало, что он может унаследовать карибские активы (довольно значительные в то время), но фамильное поместье будет защищено. Я поддержала это решение, зная, что Чарли не может нести такую ответственность – и никогда не сможет.
Колин составил контракт, и Чарли подписал его на двух условиях: его ежемесячное содержание будет увеличено и Колин будет оплачивать его будущие медицинские счета. Мы поняли, что он не собирается расставаться с вредной привычкой, и убедились, что приняли правильное решение. Чарли подписал документ. Все было официально: когда Колин умрет, Глен перейдет Генри. Хотя многие молодые наследники погрузились в мир наркотиков, лишение наследства было крайней мерой, серьезным ударом по нашей семье. Это стало официальным признанием катастрофы, и передача наследства второму сыну была слабым утешением. Но необходимость лишить сына наследства ни в какое сравнение не шла с причиной этого решения. Больше всего нас тревожила зависимость сына от героина и невозможность спасти его.
После этого Колин позволил Чарли покинуть Мюстик и положил его в американскую клинику, но все повторилось. Три года Чарли половину времени находился под кайфом, а вторую половину страдал на Мюстике. Катастрофа произошла в 1978 году. Летом Колин организовал в Глене массу развлечений. Состав участников впечатлял: Бьянка Джаггер танцевала балет, Чарли пел песню Элвиса Пресли «Голубые замшевые ботинки». Принцесса Маргарет в костюме Брунгильды, парике и рогатом шлеме вместе с двойняшками, которым было по восемь лет, изображала «Полет валькирий», а ее девочки были валькириями в миниатюре. Судя по их широким улыбкам, им это страшно нравилось. Затем появился Родди Ллевеллин в костюме волшебника и спел песню, обращаясь к черепу, который он держал в руке.
Мы с Колином решили, что это лучший уикенд в Глене. Но вскоре после вечеринки в газетах появились фотографии принцессы Маргарет. Я с ужасом узнала свои снимки. Открыв альбом, я увидела, что фотографии содраны со страниц. Я предположила, что это дело рук Чарли. Когда я прижала его к стенке, он признался, что продал фотографии другу с сомнительным псевдонимом Мадди Уотерс
[45], а тот продал их «Дейли Мэйл». Я была в ярости.
Сначала Чарли воровал у меня деньги, потом стал воровать вещи, в том числе пару украшений, которые имели не только финансовую, но и сентиментальную ценность. На эту мысль его навела сестра Колина, Эмма. Когда Чарли жаловался, что у него нет денег, она ему посочувствовала и дала «полезный» совет. Но на сей раз он перешел черту. Я боялась не только за него, но и за себя и за свое положение фрейлины. Принцесса Маргарет проявила понимание, отмахнулась, все забыла и простила Чарли.
Но я не успокоилась. Я пыталась с ним поговорить. Лучше бы он попросил денег, чем так меня подставлять. По его глазам я поняла, что он чувствует себя ужасно. Он не был дурным человеком от природы, но зависимость изменила его характер. Он научился манипулировать людьми, и ему нельзя было доверять. Увидев его реакцию, я стала надеяться, что он все же преодолеет ужасную зависимость. Я стала больше с ним общаться, пыталась убедить его в том, что ему нужно собраться и взять себя в руки. Мне казалось, он начинает понимать, какую боль причиняет близким. Казалось, он начинал понимать, что нельзя всех обманывать.
Возможно, он и пытался, но так и не смог измениться. Мы с Колином вновь оказались в прежнем положении. Когда в Хитроу его арестовали за провоз наркотиков, Колин отказался вносить залог, надеясь, что пребывание в тюрьме заставит Чарли одуматься. Чарли упрашивал и давал обещания, но, как только оказался на свободе, тут же побежал к дилеру.
В тот момент он уже шесть лет сидел на героине. Мы дошли до крайности и решили отказать ему в пребывании дома – набрались смелости, последовали совету докторов и выгнали его. Это было гораздо труднее, чем лишить его наследства, но именно это решение нарушило порочный круг.
Мы с Колином смотрели, как он сидит на тротуаре перед нашим домом. Колин сразу же захотел вернуть его. Преодолеть родительский инстинкт было невероятно трудно, но я настояла на своем. Я считала, что это наш последний шанс спасти его.
Нам было тяжело видеть, как он, злой и беспомощный, сидит возле дома, но еще тяжелее стало, когда он ушел и мы не знали, куда. Я не могла избавиться от тяжелого предчувствия. Мне казалось, что нам вот-вот позвонят и сообщат, что произошло нечто ужасное.
Несколько недель мы ничего о нем не знали. Потом он появился и заявил, что решил завязать. Мы тихо радовались. Никогда прежде он этого не говорил. Он обещал, но не говорил, что действительно хочет бросить. Очень важно было, что он сам это сказал – только его желание могло привести к успеху.
Колин купил ему небольшой дом в Фулхэме, неподалеку от нас. Мы могли контролировать его, но жил он самостоятельно. Мы опасались, что чрезмерный надзор может отвлечь его от этой цели. Мы знали: если он решил завязать, ему нужна настойчивость и возможность самостоятельно принимать решения.
Мы не возлагали особых надежд на новый реабилитационный центр, который он стал посещать по собственной инициативе. Мы не верили ему и его словам. Но, когда он перешел на метадон и характер его начал меняться, мы вздохнули с облегчением. Он приехал в Глен, и это стало началом его новой жизни. В поместье арендовали ферму супруги Парсонс. Они зарабатывали на жизнь изготовлением ароматических свечей. Миссис Парсонс была к тому же психологом. Она очень поддержала Чарли. Вскоре он начал делать собственные свечи – совершенно другие. Черные черепа и странные темно-пурпурные психоделические творения доставались мне. Я не знала, что с ними делать, но была рада, что он хоть чем-то занялся. Перспектива нормальной жизни казалась столь же невероятной, сколь невероятным много лет назад стало известие о том, что Чарли стал героиновым наркоманом.
