Буквально через несколько шагов она нашла то, что искала – стайку мальчишек, которые отличались от материковских оборванцев лишь необычайно серьезными и даже какими-то взрослыми лицами. Поманив их, Сонька заговорила голосом классной дамы – звучным, строгим и в то же время привлекающим:
– Мальчики, я ищу квартиру с одинокой пожилой и чистоплотной хозяйкой. Желательно, чтобы она хорошо стряпала. Поможете – получите денежку. Ну как, по рукам?
Через четверть часа Сонька уже сговаривалась с хозяйкой, гренадерского роста бабой в таком же сером, как и у нее, простом платье – только без грязно-желтого туза на спине.
– Хорошо, пусть будет два рубля в месяц, с твоими дровами. Стряпня – еще рубль, за продукты буду платить по мере необходимости. Как тут с продуктами, кстати? Можно ли купить свежую телятину? Дичь?
– Коли деньга водится, все купить можно, – усмехнулась баба, бережно приняла в лопатообразные ладони три рублевые бумажки и ушла куда-то их прятать.
Решив вопрос с жильем, Сонька вышла на улицу, к ожидающим ее оборванцам. Выдав провожатым гривенник, одного задержала для дополнительного поручения.
– Где-то тут есть кабак Гришки Рваного. Знаешь такого? Вот и отлично! Поди сейчас к нему и передай, что с «Ярославлем» приехала барыня, привезла ему привет с города Таганрога и просит вечером подойти для разговора. Дом ему покажешь сам или объяснишь, как найти.
– Рваный мужик крутенек, – шмыгнул носом посланец. – К бабе может нипочем не пойтить. Ишшо и мне по шеям надает… А чашечку винца нальешь мне потом?
– Во-первых, не к бабе, а к барыне, – поправила Сонька. – Во-вторых, скажешь, что привет с города Таганрогу передает ему Семен Блоха. И что Семен очень сильно огорчится, коли Рваный не придет или задержится. И в-третьих, детям вино пить никак нельзя. Ну, ступай, оголец!
Вернувшись в избу, Сонька прошла в отведенную ей половину, повалилась на кровать с громко затрещавшим соломенным тюфяком и стала терпеливо ждать визита.
Кабатчик, разумеется, пришел. Не успела Сонька задремать, как в сенях послышался грубый голос, что-то загремело. Баба-гренадер, возившаяся на кухне и негромко сама с собой разговаривающая, встрепенулась, закрестилась, кинулась к дверям. Не открывая, начала расспрашивать – кто да зачем? Вместо ответа вечерний визитер дернул дверь так, что нехилый засов, затрещав вылезающими гвоздями, отлетел в сторону. Хозяйка, отскочив, тут же вооружилась здоровенной суковатой дубиной и заняла оборонительную позицию.
Визитер, не обращая на дубину внимания, прошел к столу, сел и повернулся к хозяйке:
– У тебя, что ль, Шурка, приезжая фря остановилась? Ну-к, позови поскореича, дура! Да не держись за свою щепочку, пока я те ее в жопу не засунул!
Сонька уже стояла в дверях, внимательно глядя на визитера. Все так, как рассказывал Семен Блоха. Росту Рваный не великого и не маленького, держится вольготно, говорит грубо. Однако прибежал на зов быстро, глаза беспокойные – значит, ничего хорошего от привезенного с города Таганрога привета не ожидает.
– Ну, здравствуй, Григорий! – Сонька прошла к столу, села напротив кабатчика. – У вас тут на Сахалине все такие неотесанные? Барыню, еще не видя, «фрей» называешь? Двери ломаешь, в дом входя не здороваешься?
Кабатчик помолчал, тяжело глядя на «барыню» и осмысливая услышанное. Осмыслив, решил пока держаться прежнего:
– Смелая ты, фря, однако! На «Ярославле», гришь, прибыла к нам? И, судя по понтрету морды лица и прочему обличью, на арестантской палубе? Хто такая будешь?
– Кто я – для тебя пока неважно. Важно то, от кого я привет тебе, Григорий, привезла. Семена Блоху-то помнишь?
– Был один косорылый в городе Таганроге вроде, – помедлив, согласился Рваный. – Ходил еще так потешно – ровно подпрыгивал на кажном шагу. Словно блоха… От него, что ли?
– От него. – Сонька, прежде чем продолжить, повернулась к хозяйке: – Шура, любезная, у меня, как видишь, разговор с гостем серьезный. Ты бы в лавку сходила, что ли… Мыла хорошего купи – а мы пока поговорим. Деньги возьми.
Дождавшись ухода хозяйки, Сонька поплотней прикрыла дверь и снова подсела к столу.
– Слушай сюда, Рваный, повторять не стану. Сема Блоха со мной прибыл сюда, на «Ярославле». Да, я с арестантской палубы, ты прав. Сейчас он в карантине тюремном. Велел мне Сема найти тебя, привет передать и про должок напомнить. Деньги пока не ему, а мне надобны. И побыстрей. Понятно?
– Ты, фря, в сурьезные дела не лезь, – посоветовал Рваный с угрозой. – Счеты – расчеты – это не твоего ума дело. Сам с Блохой разберусь, коли свидеться удастся. Я ведь, милая, свое кандалами-то отзвенел, остепенился, заведение вот открыл, от начальства дозволение имею. Может, и свидимся, это уж как я решу. А может, и нет!
Сонька засмеялась. Смеялась долго, заливисто и, как Рваному показалось, очень для него обидно. Впрочем, так оно и было.
Одна смеялась, другой тяжело ворочал мозгами – никто не обратил внимания на легкий скрип и шорохи под ногами. А если и обратил, то не придал значения: мало ли живности под полами в каждой избе живет! Мыши ли, крысы… Никто и не подумал, что хитрая хозяйка избы Шура, снедаемая беспокойством за немудрящее свое барахлишко, воспользовалась запасным лазом из старого огородного погреба в новый, вырытый под домом. И решила послушать, а паче того – убедиться, что новая жиличка и кабатчик Рваный не покушаются ее обокрасть.
– Отзвенел, говоришь? – Сонька вдруг оборвала смех, презрительно оскалилась. – Остепенился? Врешь, Рваный! Ты ведь свою «полторашку» даже не за те два последние ограбления получил, которые тебе господа сыскари простили, не за кражонку в полтораста рублей. Явился ты в полицию, представился бродягой беспаспортным и полетел на Сахалин вольною птицею. А хочешь, напомню, какое погоняло у тебя в городе Таганроге было, до того, как Рваным прозвали? Дудошником тебя кликали – за то, что душить любил баб да барышень ограбленных не сразу, а пальцами на горле играл, как на дудке. То перехватишь совсем воздух, то отпустишь маленько, чтобы засвистел горлом, захрипел человек. Тебе и морду-то порвала ножницами барышня, тобой недодушенная. Ты ее кончил, конечно, а сам из Таганрога съехал, потому как сильно тебя искать стали. Сказать – почему?
Даже при слабом свете единственной свечки смертельная бледность Рваного стала хорошо видна. Подавшись назад и вцепившись руками в стол, он молча открывал и закрывал рот, мелко тряс пегой неровной бородой.
– Потому что тебя сильно искать стали, Рваный! Потому что не захотели господа сыщики убийцу больше в своих осведомителях держать. Глядишь, такого живореза пригреешь – и свои головенки полетят. Вот и отступились от тебя, платить за проданные тобою души воровские больше не стали, велели с глаз подальше убираться.
Сделав эффектную паузу, Сонька снова заговорила:
– Так-то, Дудошник! Не хочешь должок Блохе через меня возвращать – выбирай! Или снова кандалами зазвенишь за души погубленные, или шепнет Блоха «иванам» про тебя, стукача мерзкого… А им, сам знаешь, следствие да суды ни к чему, у них свое толковище.
