– Это потом…
Мужчины понимающе переглянулись. Пазухин молча указал на пол, Сонька ответила успокаивающим жестом: погоди, мол.
– Сейчас музыку заведем, послушаем, а потом и дела наши обсудим!
– Сонька, много на себя берешь! – не стерпел Кинжалов. – Водки не пей, о делах не говори… На танцульки деревен…
Закончить он не успел. Снизу, из подполья, послышался дикий крик. Он усиливался по нарастающей, превращаясь в истошный визг. Потом внизу замолчали, и после короткой паузы послышалась такая ругань, что мужики закрутили головами.
– Что и требовалось доказать! – рассмеявшись, хлопнула ладонями по столу Сонька. И под непрекращающиеся крики и ругань снизу рассказала о своих поисках и находках. – Ну, пошли встречать добычу нашу!
Сарай был заперт изнутри, но мужиков это задержало ненадолго. Вставили в дверь ручку лопаты, нажали – дверь отлетела. Творило погреба было распахнуто настежь. Сонька посветила вниз фонарем, крикнула:
– Шурка, вылезай, паскуда! Капкан снять поможем, а то ведь без ноги останешься!
Прислушиваясь к повизгиванию и всхлипываниям, распорядилась:
– Пазухин, ты вниз полезай, ослобони пленницу-то!
– Чичас! – Пазухин присел, оперся руками о края люка, хотел было спрыгнуть – и едва успел поджать ноги.
В свете фонаря, как молния, сверкнули жалы вил.
– Только суньтесь, сволочи! – закричала Шурка. – Всех на вилы насажу! Чуть без ноги Сонька, тварь, не оставила – спасибо, калоши крепкие оказались! Ну, погоди! Я те энтот капкан на срамное место приспособлю!
– Ладно, пошли в дом! – решила Сонька. – Не воевать же с ней всю ночь! В горнице пару половиц сымем, чтобы видно было, ежели подкрадываться станет. Граммофон заведем. Разговор-то, собственно, коротким будет!
Захлопнули творило, придавили сверху мешками, вернулись в избу. Пол решили не ломать, перешли на кухню, завели граммофон. Говорили вполголоса.
Сонька достала из-за пазухи два вырванных листочка, разгладила их.
– Два адреска есть. Никитин, лавочник – у него нычка со «сламом» в потолке спрятана. Ящик железный, замок хитрый – не откроешь. Пытать придется Никитина, либо сразу кончать и ломами ящик ломать. Второй адрес – Лейба Юровский, живет с законной женой Симой. Она за ним на каторгу приплыла, когда он на поселение вышел. Оба из майданщиков, «сламу» у обоих в достатке. У него сундук под кроватью, с секретом. Но я тот секрет знаю. Там пол ломать придется. Давайте решать – куда пойдем?
– У Юровского ребятни полный дом, всех кончать придется, – буркнул Черношей. – Я туда не пойду – не желаю сопляков душить!
– А у Никитина сожительница! – возразила Сонька. – Тоже живой оставлять нельзя!
– Сбегла от него третьего дня сожительница, – поправил Пазухин. – К приставу ушла, так что Никитин пока один. К нему надо!
– У него ружье и револьверт! – вставил Черношей. – Сам видал, хвалился он, в огороде стрелял!
Поспорив, решили идти к Никитину, в полночь.
– Как делиться будем?
– Никак пока! – решительно стукнула кулаком в ладонь Сонька. – Знаю я вас, оглоедов! Завтра же по кабакам пойдете водку жрать, да языками трепать. Предлагаю унести ящик со «сламом» в тайгу, за околицу, закопать где-нибудь в овраге. Не ломая! Шум уляжется в посту – поделимся. Половину я забираю, по справедливости! Наводка моя, про нычку тоже я вызнала! А сколько страху приняла, пока чертеж этот через Богданова добыла!
Варнаки переглянулись.
– А много ли «сламу» у Никитина? – осторожно поинтересовался Черношей.
– По размерам ящика – не меньше 30 тыщ…
Марин выругался, выхватил нож, воткнул в стол:
– Не было в каторге такого, братцы, чтобы баба половину воровской добычи брала! Поровну на всех делим!
– Точно! – поддержал Кинжалов. – Ты, Сонька, только наводчица! Наводчику – законная треть, и все! Душить-то людев не пойдешь, поди?!
Почти час кричали друг на друга шепотом. Не договорившись окончательно о доле каждого, решили так: на дело идут все вместе, а там поглядят – кто какую удаль проявит. Слово варнацкое друг другу дали в одном: из никитинского ящика, пока шум не уляжется, ни рубля не брать и по кабакам не бахвалиться.
…Ломать дверь избы нельзя было: шум поднимется изрядный, соседи могут проснуться. Да и Никитин успеет к защите приготовиться. Сонька принялась плакать и скулить под дверью его дома. Играть комедию пришлось долго: выпив с вечера штоф, лавочник спал крепко. Наконец, проснулся и, услыхав женский плач, худого не заподозрил, спросил через дверь:
– Манька, ты, что ли? Вернулась, сука?
Плач и всхлипывания усилились. Лавочник загремел засовами, обещая «ишшо добавить» за предательство. Только приоткрыл дверь – притаившийся Пазухин рванул ее изо всех сил, а Кинжалов, хекнув, с размаху ударил в темноту ломом. Послышался глухой стон, шум падения большого тела.
Сонька открыла заслонку фонаря, и варнаки гурьбой ввалились в дом, насели на Никитина. Сонька зашла последней, перед этим оглянулась и прислушалась: вокруг было тихо…
Не прошло и получаса, как из дома Никитина выскользнули неясные тени. Железный ящик тащили по очереди: очень уж тяжел оказался! Сонька с никитинским револьвером шла впереди, готовая и тревогу поднять, и стрелять, ежели что.
За околицей поста ровная дорога кончилась, варнаки с ящиком стали часто спотыкаться, падать. Открывать сильно заслонку фонаря опасались: мало ли кто навстречу попадется?
– Все, не могу больше! – выдохнул наконец Кинжалов. – Давай в овраг!
Спустились, оскальзываясь и ругаясь, в овраг. Переведя дыхание, стали яму копать захваченными у жертвы лопатами. Марин, присев над ящиком, велел Соньке светить. Налетчикам повезло, выпытали у Никитина прежде, чем его кончили – где тот хитрый ключ прятал. Откинули крышку, сорвали прикрывавшую добро тряпицу.
Ящик оказался набит под завязку. Тут был и тугой узел соболиных шкур, и две тяжелые банки с самородным золотом, крадеными цепочками да колечками. На дне ровными рядами лежали толстые пачки денежных купюр. Золотые монеты были сложены в два холщовых мешочка.
– Ну, братцы, это нам до конца жизни не продуванить! – радостно засмеялся Кинжалов.
– Не каркай, сглазишь! – одернула Сонька. – Завтра всем сидеть тихо, по кабакам не шляться. Алиби постарайтесь себе добыть.
– Алиби? – не понял Черношей. – Это что за хрен?
Ему объяснили.
– Сейчас ко мне вернемся, переоденетесь – я на базаре всем штаны и рубахи старенькие купила. А это барахло я сожгу ночью. – Сонька обвела подельщиков лучом фонаря. – И не смейте сюда ходить, проверять «слам»! А хуже того – притырить малость!
– У своих красть – последнее дело! – поддержал Пазухин. – По закону каторги таких бьют до смерти!
