Казачий наряд, лениво шагавший вдоль состава, оповестил пленников, стуча для привлечения внимания прикладами в стенки:
– Слышь, краснота тифозная, сейчас в Сибирь поедете. На площадках татарва стоит. Как увидят косоглазые, что харю кто в окошко высунул – сейчас стрельнут. Так что счастливенького пути…
Но поезд простоял на самарской станции до утра и тронулся только с рассветом. В вагоне – душ 50–60. Всем лечь – и то места не хватит. Под утро выяснилась еще одна серьезная проблема – как быть с отхожим местом? Ну, телятам в таких вагонах явно проще – валят себе под ноги и не «парятся». А как же людям?
Когда нескольким арестантам окончательно «подперло» животы, двое полезли к окну, поскреблись, вежливо спросили:
– Солдатики, слышь, а куда тут до ветру нужду исполнять?
Доспросить не успели – снаружи татарин шарахнул из винтовки прямо по железу: дырка с рваными краями появилась. Гонцов от окна как ветром сдуло. Посовещавшись, решили арестанты для отхожего места выбрать пару аршин у откатной двери, там, где щель внизу. Кто по маленькому – прямо в щель «дуть». А кому «по большому» приспичит – будь любезен: клоком соломы или засохшим коровьим катяхом свое «добро» спихивай в ту же щель. Кто-то даже пошутить попытался по этому поводу. Однако после первого же разъезда, где поезд приткнулся, охота шутить у всех напрочь пропала.
Только поезд остановился, послышались командные матерки у соседнего вагона:
– А ну, вылазь два десятка! Быстро вылазь, говорю, мать вашу! А то поезд пойтить могет…
От выстрела и от тряски вагона железная заслонка окна чуть отошла, щель небольшая появилась. Нашелся смельчак, шепотом попросил товарища подсадить, чтобы глянуть – что там, на воле, деется?
А на воле выстрелы захлопали. Сначала вроде залпом нестройным, потом поодиночке, с приговорками:
– Господа офицеры, пли!.. Смотри, какие живучие, сволочи, – добивай!..
Снова несколько выстрелов и команда:
– Слышь, ты худоба! Иди, спихни дружков своих в водоотводную канаву, чтобы виды господам проезжающим не портили, гы-гы-гы… Иди, кому говорят!
Еще одиночный выстрел щелкнул.
– Ну, по вагонам, господа офицеры…
Смельчак еле слез со своего наблюдательного пункта, шепотом доложил:
– Двадцать душ из соседнего вагона к канаве отвели и расстреляли. А последнего заставили мертвяков поглубже спихивать, и самого потом…
Вагон снова дернулся, покатился. Теперь следующую остановку арестанты ждали с непередаваемым ужасом: и до них скоро очередь дойдет.
…Притулившись в углу вагона, Абрам Краснощеков прикрыл веки и принялся думать о том, что жена Гертруда была, конечно, права: рано, ох как рано они решили в Россию вернуться!
Сорок лет назад сподобило родиться Абраму в городишке Чорнобыль
[68] Переяславского уезда Киевской губернии, в семье небогатого приказчика. В 15 лет отправили его в Киев – готовиться к поступлению в университет экстерном. Семья наскребла деньжонок и на репетитора. Однако не вышло ученого из Абрама – потому как репетитором его оказался будущий председатель ВЧК Моисей Урицкий. То есть тогда-то никто не мог предположить столь крутого взлета на большевистскую «орбиту» бедного студента. Но ораторского таланта будущему главному чекисту было не занимать с юных лет, и уже через год он успешно сделал из Краснощекова профессионального революционера, «искровца».
Хоть и ловок был Абрам Краснощеков, но и охранка была не лыком шита. За одним провалом революционеров следовал второй, аресты пошли чередой. До серьезного срока у Абрама не дошло: главный «искровец», руководящий революционным процессом из тихой и сытой Женевы, отдал директиву: Краснощекову перейти на нелегальное положение. Вот Абрам, спасаясь от очередного ареста и махнув со второго этажа через окно, успел удрать вместе с полтавскими «искровцами» Мартовым и Радченко в Берлин. Оттуда его спутники направились, естественно, к Ильичу, в Женеву. А Краснощеков подумал-подумал и выбрал «путь ренегата» – отправился за океан, в Америку.
Там он прожил без малого десяток лет – мыл посуду в ресторанах, работал оклейщиком обоев, маляром, портным – словом, начал делать «карьеру миллионера». Но и революционное прошлое из жизни не вычеркнул – из-за отсутствия за океаном ячейки РСДРП вступил в год приезда в Американскую социалистическую рабочую партию
[69]. Стал членом Американской Федерации труда и Федерации индустриальных рабочих. Женился на эмигрантке из полячек, детишками обзавелся. Переехав из Нью-Йорка в Чикаго, он уже вполне прилично говорил по-английски, а к моменту окончания факультета экономики и права местного университета довел свою языковую практику до совершенства. Много писал в партийных и профсоюзных изданиях, выступал на митингах – уже без оглядки на далекую русскую охранку.
…Снова отчаянно заскрипели, завизжали тормозные колодки: поезд останавливался. Арестанты притихли, со страхом поглядывая на дверь и прислушиваясь к командам и звонким передергиваниям винтовочных затворов. Но и на этот раз белые конвоиры-палачи почему-то пропустили этот вагон. Заорали у соседнего:
– Эй, комиссары, на выход!
Щель в окошке под крышей шире стала, сразу двое к ней потихоньку пристроились. Один из «наблюдателей», направляя ладонью громкий шепот к товарищам, докладывал:
– Двадцать душ положили уже сволочи… Из другого вагона теперь выгоняют… Двадцать… Сорок… Господи, больше шестидесяти уже у канавы стоят!
– Господа офицеры, по красной сволоте… за-алпом… Пли!
Затрещали выстрелы, послышались крики. Снаружи кто-то даже попытался петь срывающимся голосом «Интернационал» – но успел спеть только две строчки – заглушила бешеная стрельба.
– Добива-ай!
– Смотрите, господа, трое спрятаться в вагоне попытались! Хитрожопая сволочня какая – а ну, наружу! Быстро!
– Не спешат на свежий воздух, поганцы…
– А ты штыком, штыком их «подбодри»!
Троих оставшихся застрелили не сразу – стали задирать, заставлять креститься.
Наблюдатель вдруг едва не закричал:
– Бежит один, убегает!
Вагон зашумел, забыл про татар-конвоиров:
– Успеет?
– Грамотно бежит, зигзагами. Может, и успеет. Хотя у железной дороги кустарник мелкий, деревья далеко…
Стрельба усилилась. Теперь вся расстрельная команда била по одной живой «цели».
– Ну, что там?
– Упал… Нет, споткнулся просто. Поднялся, бежит, робяты! Ну-у, давай! Все, до леска добежал, молодец!
Господа офицеры так не думали. Увязая в песке и лужах, бросились следом, однако на опушке леса остановились: паровоз дал длинный гудок. Побрели обратно, переругиваясь и перезаряжая оружие. Попутно добивали у водоотводной канавы тех, кто проявлял признаки жизни.
