Повернувшись, он побрел к поезду.
Волоков лихорадочно всматривался в лица остальных. Офицеры, стараясь не глядеть друг на друга, вздыхали, с остервенением утаптывали снег – но пока за Рейнвартом никто не пошел. Штабс-капитан чувствовал, что его товарищам не хватает какого-то одного аргумента.
– Ну, дело ваше, господа! Как хотите – хотя лично я считаю, что наш Рейнварт – просто трусливая баба! Вот попомните мои слова: когда дело будет сделано – он быстро передумает, примазываться станет. А вот ему тогда! – И он свернул вслед внушительный кукиш с необыкновенно длинным, высунутым вперед большим пальцем.
Когда-то в гимназии и в кадетах он смешил этим кукишем товарищей: как они ни старались, такого длинного у них не получалось. Кукиш Волокова разрядил обстановку и сейчас. Офицеры заулыбались, кто-то хихикнул.
– Значит, делаем? – дожимал Волоков. – Тогда сейчас даем команду денщикам, пусть наберут кирпичей.
– Прямо не знаю, господа, – буркнул кто-то. – Не по-людски как-то… Хотя, с другой стороны, штабс-капитан прав: что толку с нашей присяги и офицерской чести, ежели в Иркутске всё одно золото эсеры либо большевики растащат?
Волоков хлопнул в ладоши:
– Ну, вот и ладушки! Соловейчик, набирай кирпичи!
У штабс-капитана отлегло от сердца: разговор с офицерами, которого он в глубине души боялся, закончился хорошо. Вот только Рейнварт… Волоков недобро посматривал на ушедшего к вагону поручика. Честного слова в таких случаях маловато бывает, подумал он. Ну, ничего: дай Бог главное дело провернуть – а с этим чистоплюем можно и позже разобраться! Пусть только эшелон минует Тыреть – и в сторону Тайги пойдет! Был человек – и не будет человека!
* * *
Окончательные переговоры с чехами Волоков взял на себя. Вернувшись в вагон и мало-мало отогревшись, он отправился на поиски капитана Войды, старшего офицера чехословацкого конвоя. Войда с прищуром поглядел на русского собеседника:
– Что ж, задумано неплохо. Я согласен. Но добычу пополам, господин штаб-капитан!
– Куда вам столько? Мы-то, господин капитан, свою долю на станции оставим. А вы? Под полки прятать будете? Думаете, большевики вас из Владивостока без обыска выпустят?
– Ale to je naprosto nic není, drahoušku!
[73] – процедил Войда. И, боясь быть непонятым, перевел. – У вас России в таких случаях говорят: не ваше собачье дело!
– А я в ваши дела и не лезу, – пошел на попятную Волоков. – Предупреждаю просто…
– Сами разберемся, – отрезал чех. – Значит, делаем так: в Тырети ваши люди срывают пломбу на вагоне № 286860
[74], залезают внутрь и меняют золотые слитки в ящиках на кирпичи. Ящики с подменой вы переставляете куда-нибудь вглубь вагона. Ясно?
– Добро, – кивнул Волоков.
* * *
В Тыреть прибыли глухой ночью. На дебаркадере вокзала литерные эшелоны встречал один-единственный человек с фонарем и в огромном тулупе до пят. Оказалось, баба.
Волоков выскочил из вагона – и к ней:
– Слышь, милая, партизан не видать тут?
– Ездиют вооруженные люди, господин офицер. С вечера конные, человек с десяток проезжали. А кто такие – по нынешним временам опасно спрашивать.
– Понятно. А что за упряжка санная, бабонька?
– Моя лошаденка, ваш-бродь. На ней сюды приехала – чтобы ноги не бить, далече от станции живу.
– Это хорошо, что далеко. Вот что, милая; я у тебя лошадку с санями позаимствую на часок. Гробы с поезда снять надо…
Объехав подальше головные вагоны, где кое-где в окнах горел свет, Волоков подогнал сани к открытой платформе, где его в напряжении ждали подельники:
– Грузите ящики в сани, господа. И к теплушке. А мы с Соловейчиком пошли шахты искать.
Первую шахту в снежной целине нашли быстро – но она оказалась мелковата. Соловейчик, дрожа от страха и холода, брел по снегу медленно, светил во все стороны, вглядывался в сугробы, тыкал шестом. Нашли вторую яму, потом третью. Обвалив вниз с краев снег, посветили фонарем: сажени три с лишком, подходяще!
Волоков оглянулся на поезд: далековато все-таки! Если б не лошадь с санями…
– Соловейчик, остаешься здесь! Да не стой столбом, дурак, а тропку между ям для лошади натопчи, чтобы не провалилась. Я за грузом пошел.
К вагону подбежал, совсем запыхавшись.
– Нашел шахты! Нашел, братцы! А у вас что?
– Тихо ты! – прицыкнули на него. – От головного кто-то идет, не видишь? Лошадь бы убрать с глаз: похоже, Ермохину не спится. И от вагона подальше отойдите, штабс-капитан, а то ведь спросит: чего, мол, тут делаете?
Офицеры двинулись навстречу одинокой фигуре. Оказалось, и вправду Ермохин. Поручик всмотрелся в группу, держа руку на кобуре:
– А вам чего не спится, господа офицеры? Часовых расставили – и по вагонам!
– Да вот, не спится, господин поручик. Вышли прогуляться перед сном. Разрешите осведомиться: стоять-то долго будем?
– Насчет стоянки сведений пока нет, господа. Капитан Войда?
– Ano, poručíku!
[75]
– У вас все в порядке?
– Ano, poručíku!
– Ну-ну, – Ермохин зашагал вдоль вагонов в хвост состава.
– Унесло чертушку, – выдохнул Волоков. – Ну что, приступаем?
Откатили дверь вагона, начали принимать ящики.
Потоптавшись рядом, Волоков посветил в вагон фонарем. Изловчился и кое-как ухватил тяжелый мешок, лежащий с краю. Бросил его в отъезжающие сани.
Ящики в сверкающую стенами соляную шахту спускали долго, умаялись. Поручик Рогулин, военный сапер, сидел около ямы на корточках, прилаживал к стене ямы квадратный ящик с динамитом. Закончив, повернулся к товарищам:
– Господа, какое время отсрочки поставить? Тут максимум двадцать четыре часа. Меньше можно, больше нельзя…
– Ставь на всю катушку, – пропыхтел Волоков. – Черт знает, сколько простоим тут. А яму пока жердями накроем. Настелим и снежком засыплем. Мы богачи, господа!
Подтащив к краю ямы мешок, надрезал его, вытащил небольшую коробочку – в ней оказался какой-то чудной орден.
– Глядите, господа, орден какой-то. Никогда не видал такого – иностранный, что ли?
На него цыкнули: не отвлекайся, штабс-капитан! Помоги лучше…
Волоков спихнул мешок с орденами в яму, велел денщику вернуть бабе со станции лошадь с санями.
