Для атамана не было секретом, что после Октябрьского переворота подпоручик Бангерскис
[94] был мобилизован в Красную армию и направлен в составе батальона Красных латышских стрелков в Сибирь, на Восточный фронт. Там он при первой возможности перешел на сторону Белого движения, и после соответствующих проверок начал делать там карьеру. Проверки проверками, но перебежчиков атаман не любил и не доверял им – скорее всего, это и было причиной подспудной неприязни. Казалось бы, одно участие Бангерского в беспримерном каппелевском Ледовом походе должно было внушить к генералу доверие, а вот поди ж ты…
– Здравствуй, Рудольф Карлович, – начал нелегкий разговор атаман. – Ты свой блокнот-то убери: приказ будет отдан секретный. Настолько секретный, что получишь ты его в устном виде…
Генерал нахмурился, тонкие губы сжались еще больше, превратившись в еле заметную линию. Однако промолчал и послушно спрятал приготовленный было рабочий блокнот в боковой карман.
– Личный состав Корпуса к выступлению готов? – поинтересовался Семенов.
– Готовность плюс три часа, Григорий Михайлович.
– То есть получить продпаек и вперед?
– Точно так, Григорий Михайлович. Однако ни задание, ни маршрут следования мне пока неизвестны…
– Сейчас узнаешь, – пообещал атаман, передвигая к генералу сложенную на нужном месте карту юга Забайкалья. – Места узнаешь?
– Разумеется…
– Завтра в шесть ноль-ноль по тревоге подъем, усаживаешь личный состав в поданный состав и начинаешь выдвижение в сторону станции Даурия. Но до нее ты, скорее всего, сразу не доедешь: разведка доносит, что сразу за Хада-Булаком, – атаман ткнул пальцем в точку на карте. – Сразу за Хада-Булаком партизаны попортили пути. Развинтили рельсы и раскидали шпалы. Приводишь чугунку в порядок и следуешь дальше. За Хада-Булаком, в десяти верстах, сам попортишь рельсы и устроишь грамотную засаду. Окопы в половину профиля, пулеметные гнезда – в общем, как положено. И ждешь. Через двое суток в сторону Даурии пойдут два броневика, один останется в Хада-Булаке для прикрытия тыла, второй двинется дальше. У разобранных тобой путей броневик остановится, солдаты с казаками начнут чугунку ремонтировать. Люди начнут прятать груз. Как только они закончат, нападаешь. В живых никого не оставлять! Понял?
– Не совсем, Семен Михайлович. Это будут наши солдаты?
– А какая тебе разница? Наши, не наши… Твое дело – четко выполнить поставленную задачу. Боеприпасов у твоих противников будет мало, так что активного сопротивления не будет. Выполняешь задачу, возвращаешься ко мне с докладом. Ясно?
– Теперь ясно, господин Верховный! Вы позволите мне высказать свои соображения?
– Ну, валяй, высказывай…
Генерал Бангерский снял и тщательно протер белоснежным платочком очки, двумя руками тщательно заправил тонкие заушники и вперил в атамана холодный взгляд.
– Хочу напомнить, ваше высокопревосходительство: прежде чем попасть в Белое движение, я был насильно мобилизован в Красную армию. Там было много моих соотечественников-латышей. Кое-кто ушел к белым вслед за мной, многие остались. Лично я ушел потому, что мне противно было выполнять приказы «красноперых». Они, знаете ли, заставляли стрелять в гражданских, пытать, отбирать последний хлеб. Я шел воевать, господин атаман. Я выполню ваш приказ, но хочу, чтобы вы знали: стрелять в своих противно и аморально. И я, простите, не вижу, чем Верховный главнокомандующий Восточной окраины России, отдавая подобный приказ, отличается от красных комиссаров!
– Пошел вон, чухня недобитая! – заорал Семенов, шаря по столу в поисках шашки.
Найдя, с клацаньем выхватил из ножен сверкающее жало клинка и вскочил из-за стола, с ненавистью глядя на Бангерского. Тот спокойно стоял на месте, не делая ни малейшего движения. Лишь скривил тонкие губы:
– Вы хотите опоганить свое Георгиевское оружие о безоружного чухонца, господин атаман? Воля ваша… Я не стану бунтовать, не окажу сопротивления – только что вы скажете потом моим солдатам и офицерам, которые разделили со мной ужасы Ледового похода через всю Сибирь?
Семенов, помедлив, кинул шашку в ножны. Ссориться с генералом, за спиной которого стояли закаленные боями каппелевцы, было безумием. Стерпеть сравнение атамана с совдеповскими вождями – тоже было не лучшим выходом.
Атаман, не сводя с генерала бешеного взгляда, нашарил на столе коробку папирос, попробовал закурить, но спички ломались одна за другой. Отшвырнув коробок, Семенов вплотную подошел к генералу и прямо в лицо ему прошипел:
– Слюнтяй! Слизняк! Неужели ты не в состоянии понять, господин генерал, чего мне стоит такой приказ отдать? Таких людей – верных, проверенных – под пули посылать?! Плачу слезами горькими, а посылаю! Потому как о будущем великой России думать приходится! Лес рубят – щепки летят, не слыхал?
С силой растирая грудь руками, Семенов резко крутнулся на каблуках, отошел к окну, постоял, собираясь с мыслями. Продолжать выспренно говорить о будущем великой России, о своем долге и ответственностью перед будущими поколениями не стоило: проклятая чухня – не безусый мальчишка. Почует, догадается об истинных замыслах и планах атамана. Не поверит – и чего потом от него ждать?
Не поворачиваясь, сделал вид, что смахивает с лица слезы, покашлял, трубно высморкался в платок. Выждав еще минуту, вернулся за стол и, не садясь, закончил:
– Выполняй приказ, господин генерал! Не выполнишь – под землей сыщу и лично, понимаешь, лично зарублю!
Отчаянно махнув рукой, Семенов выхватил из стола недопитую бутылку водки, выхлестал ее залпом, как воду, отшвырнул посудину в угол и уронил голову на сложенные руки. Плечи его тряслись.
Пожав плечами, Бангерский холодно поглядел на плачущего атамана и направился к выходу. Задержавшись на пороге, он коротко поклонился:
– Ваш приказ будет выполнен, господин Верховный правитель Восточной окраины! Но отвечать за последствия перед Богом будете вы!
Глава пятнадцатая
Холмушинские пещеры
(Сибирь, станция Тайтурка, 1920 год)
Изнутри холодный тамбур был всплошную затянут толстым слоем рыхлого инея. Офицеры переглядывались, никому не хотелось начинать опасный разговор первым. Достали помятые коробки папирос и начали шептаться:
– Ну, что, Петро? Все слышал? – есаул Цепенюк длинно и сложно выругался, раскурил скверную папиросу с затрещавшим табаком. – Не желают чехи больше его высокопревосходительство охранять! Два раза шугнули краснозадых – на станции Зима и в Черемхове – а теперь притихли.
Есаул Потылицын неопределенно пожал плечами. Неразбериха последних месяцев сделала из некогда грамотного и храброго офицера русской армии унылого пессимиста, не ждущего от жизни ничего хорошего. Последним ударом по самолюбию Потылицына стал приказ о переходе русских офицеров из личного конвоя Верховного правителя Колчака в подчинение чехословацким легионерам. Сначала он не поверил своим ушам: к кому под начало? К этим вчерашним военнопленным? К мясникам и аптекарям, которые, даже будучи в чужой стране, не забывают о своем лавочничестве?
