Будущий либерализм искал себя между Герценом и Чичериным, видимо, чаще предпочитая легендарного Искандера (псевдоним А. И. Герцена. — К. С.). Все зависело от точки отсчета и приоритетов. Но в этом пространстве могло быть много разнообразных комбинаций. Публицистика рубежа веков знала иного рода демаркационные линии. Было принято говорить о прогрессивной печати, к которой причислялись журналы «Вестник Европы», «Русское богатство», «Русская мысль», «Северный вестник», газета «Русские ведомости», «Санкт-Петербургские ведомости», специальные издания «Юридический вестник», «Хозяин», «Русский врач». Особое значение имел «Вестник Европы». По оценке марксиста А. Н. Потресова, это был «флагман» земского либерализма. У него не было и не могло быть отчетливой заявленной позиции. Она складывалась шаг за шагом, «кирпичик» за «кирпичиком». По словам Потресова,
земский либерализм названного органа не имел своей выработанной теории, своих догматических очертаний… Он был эмпириком par exellence… Но неуклонно регистрируя каждый факт произвола… отстаивая земскую школу против церковно-приходской, крестьян — против земского начальника, самоуправление — против неправомерного вмешательства губернской власти… он был не только присяжным защитником самостоятельности земской жизни, но eo ipso
[4] — раз земская жизнь была в центре общественной жизни — и всеобщим юрисконсультом эпохи.
Те, кто станут ярчайшими представителями русского либерализма начала XX века, в 1890-е годы оказались на перепутье политических учений. В октябре 1890 года князь Д. И. Шаховской писал другу И. М. Гревсу о перспективах политической борьбы. Они были по меньшей мере неочевидными. Вспоминался лидер итальянского Рисорджименто Дж. Мадзини. Он ринулся в бой «без видимых оснований возможности фактического успеха, но у него была вера в родной народ, а у нас такой веры, я думаю, нет (то есть мы не видим в народе скорых союзников». Требовалась предварительная работа. Пока не сформировавшееся движение нуждалось в программе.
Самый первый пункт — это вопрос о разделении власти между главой и народом. Второй — провозглашение прав всякого гражданина и прав не только политических, но и социальных. А именно: всякий имеет право на труд и только на продукт своего труда, всякий имеет равное с другими право в пользовании продуктами, не являющимися результатами труда, всякий немощный имеет право общественного призрения, всякий имеет право на школу.
В том же году Шаховской еще более отчетливо сформулировал свою позицию:
Для меня либерализм — необходимое условие проведения различных социальных реформ, не только потому что он осуществляет возможность поднятия этого вопроса и сколько-нибудь разумного его обсуждения, а еще и потому, что только он, либерализм, способен развить в народе правосознание, а без развитого правосознания всякая социальная реформа является деспотизмом… является в известной мере несправедливостью и вредом…
Какие же практические меры моего социализма?
Я говорю о мерах государственных.
1. Национализация земли. Или лучше: признание за каждым одинакового с другими права пользоваться землей и стремление к уничтожению всякого капиталистического земельного хозяйства, собственником которого не было бы общество.
2. Отчуждение орудий труда в общественную пользу…
3. Уничтожение процентов.
4. Уничтожение милитаризма…
После издания первого тома «Очерков по истории русской культуры» (1896) П. Н. Милюкова причислили к марксистам, что было верно лишь отчасти. Он действительно весьма скептически относился к народничеству и полагал его устаревшим течением. И все же эмоционально круг авторов «Русского богатства» — флагмана народнической мысли того времени — был для него ближе марксистских кружков. Тесные отношения связывали Милюкова с семьей В. А. Мякотина и А. В. Пешехонова, ведущих публицистов журнала. Они часто приходили к Милюкову в его квартиру на Петербургской стороне. На одно такое собрание явились Н. А. Рубакин, Г. А. Фальборк, В. И. Чарнолусский, В. В. Девель, Б. П. Никонов и, разумеется, Пешехонов. Выступал Милюков. Он развивал мысль о необходимости вести борьбу «на границе легальности», и ему с Пешехоновым было поручено составить конституцию.
Зимой 1900 года Милюков выступал в Горном институте на студенческом собрании. Оно было посвящено памяти П. Л. Лаврова, одного из патриархов народничества, скончавшегося в феврале 1900 года. Милюков сделал акцент на том, что уже в эмиграции взгляды Лаврова заметно изменились. Он склонялся в сторону эволюционного социализма, встречая непримиримого противника в лице М. А. Бакунина и его сторонников. Милюков подводил своего слушателя к мысли, что любая конспирация неизбежно оборачивается террором, который считал явным признаком тупикового развития революционного движения. На том вечере в числе студентов был Б. В. Савинков, впоследствии один из руководителей боевой организации Партии социалистов-революционеров. Позднее он полушутя говорил Милюкову: «Я, собственно, ваш ученик».
Это выступление дорого стоило Милюкову. К нему на квартиру нагрянула полиция, провела обыск, изъяла текст «конституции». Сам Милюков отправился в дом предварительного заключения на Шпалерной улице. Дверь камеры захлопнулась. На маленьком железном столике, привинченном к стене, лежала книга. Оказалось, что это «Житие протопопа Аввакума». Милюков раскрыл ее на случайном месте и наткнулся на фразу: «И то творят не нам мучение, а себе обличение». Утром Милюкову принесли белье… Друзья ежедневно приносили цветы и лакомства. Доставлялись книги из Публичной библиотеки, которые вскоре заняли особый угол в камере. Это все понадобилось для подготовки третьего тома «Очерков по истории русской культуры». Тем временем арестанты перестукивались друг с другом. Допрашивал Милюкова генерал Шмаков, который потребовал от него признания. Милюков не понимал, в чем ему следовало признаться. Генерал увещевал, приводил в качестве примера революционеров, которые не скрывали своих деяний. Несколько раз Милюкова в закрытой карете привозили на допрос на Тверскую улицу, где располагалось Санкт-Петербургское губернское жандармское управление. Через полгода Милюкову объявили, что он свободен, но в столице проживать не может.
В представлении полицейских начальников Милюков был тесным образом связан с социалистическим движением. На практике все было сложнее. Впоследствии на одном из московских собраний П. Н. Милюков, крайне раздраженный демагогией левых, позволил себе резкое высказывание: «Зачем, господа, нам спорить? Вы делайте за сценой гром и молнию, а мы будем играть на сцене». Милюков не щадил самолюбия оппонентов. Его реплика была полемически заостренной. Однако эта фраза не была случайной. В ней заключалась целая политическая философия, особое мировоззрение. Милюков невысоко ставил внешние эффекты в политике, полагаясь на знание ее тайных пружин. Он был шахматистом и рационалистом, считал себя реалистом. В политике следовало стремиться к возможному, не поддаваясь сиюминутным увлечениям. «Эксцессы» социалистического движения, в его представлении, относились как раз к числу внешних эффектов, порой весьма полезных. Но не они определяли политическую погоду.
