* * *
Партий в традиционном смысле этого слова пока не было, не было и партийной дисциплины. Был бульон идей, в котором «варилось» общество. Он был замешан на теориях русского социализма, «особого пути», марксизма, анархизма и т. д. Не всегда общественному деятелю приходилось выбирать между одним и другим. Порой он мог брать всего понемногу. В записке министра внутренних дел И. Л. Горемыкина есть ссылки на И. С. Аксакова и К. Маркса. Элементы социалистического идеала можно найти во взглядах многих представителей высшей бюрократии. Это не делало их социалистами. Речь идет о другом, о характеристике самого явления общественной мысли, которая складывалась из сопряжения противоположных взглядов. Это создавало условие для рождения «кентавров», сочетавших несочетаемое.
В условиях эскалации конфликта речь шла о приоритете в политической борьбе: это могла быть конституция, гарантия прав человека, социальный переворот или устойчивость существовавшего порядка. Выбор в известной мере определял человека, его сделавшего. В этом и заключается драматическое расхождение классического и нового либерализма. Либералы классического образца, Б. Н. Чичерин или К. Д. Кавелин, оттачивали свои выводы в журнальных статьях. Это были интеллектуалы, которые писали для интеллектуалов. Новое поколение искало себя в практической деятельности. Оно интуитивно нащупывало программу, создавало альянсы, договаривалось с возможными союзниками.
Конституция
Она не молвила ни слова
И не явила нам лица,
Но громче рокота морского
Звучали сильные сердца…
Это стихи В. Я. Брюсова о ней, о конституции. Есть магия слов, которая не ощущается спустя десятилетия. В России начала XX века о конституции мечтали. Сейчас трудно понять и воспроизвести эти эмоции. Конституция подразумевала не только новые политические формы, права человека и гражданина. Сам факт ее принятия обозначил бы радикальный разворот в понимании того, что есть Россия. Это было бы вопреки бесконечным разговорам о российской государственности. Было привычным повторять, что у страны свой политический путь, что самодержавие исключает социальные конфликты, а значит, необходимость их правового регулирования. Россия не нуждалась в системе сдержек и противовесов, в разделении властей: общественный мир и гармонию обеспечивало самодержавие. Конституционный порядок в России, напротив, обозначал бы обрушение этой идеальной конструкции. В таком случае воплощалось то, что, по мнению славянофильствующих, не могло осуществиться в России.
В этом случае конституция — больше чем конституция. Это магическое слово, а ее принятие — символический акт. Он исключал компромиссы и прагматику. В октябре 1905 года известнейший немецкий правовед из Гейдельберга, учитель для многих русских юристов Г. Иеллинек отчитывал своего молодого коллегу, а заодно — члена Союза освобождения Б. А. Кистяковского за радикализм проекта конституции (речь идет о документе, опубликованном «освобожденцами»). Иеллинека возмущала сама постановка вопроса о всеобщем избирательном праве, которое не оспаривали его русские знакомые. «Это господство глупости и реакции. У нас в Бадене оно привело к победе центра и клерикалов. Теперь университеты погибнут…» Кистяковский посоветовал Иеллинеку не писать об этом в немецкой прессе. Для русской общественности (в том числе многолюдной диаспоры в германских университетах) это было бы неприемлемо. Иеллинек послушался, однако в частных разговорах неутомимо критиковал проект, «целиком проникнутый бессмысленным обезьянничаньем». Кистяковский предлагал Струве отослать проект конституции и известнейшему М. Веберу, также преподававшему в Гейдельберге. Тот живо интересовался российскими делами. Вебер специально выучил русский язык и со словарем разбирал статьи из «Освобождения». При этом, как и Иеллинек, он возмущался этим печатным органом из-за его чрезмерного радикализма, — предупреждал Кистяковский.
Среди представителей российской общественности много было согласных с Иеллинеком и Вебером. Например, М. М. Ковалевский летом 1905 года поражался легкомыслию своих знакомых: «Всеобщее избирательное право — это в безграмотной, дикой, разноплеменной стране… Неужели у вас не понимают, что из этого может произойти такая поножовщина и пугачевщина, что мы взвоем по самодержавию?» Не высказывал симпатий к всеобщему избирательному праву В. А. Маклаков. Во время парижской конференции оппозиционных и революционных партий осенью 1904 года П. Н. Милюков предлагал не упоминать в резолюции требование всеобщего избирательного права. По его мнению, это могло многих отпугнуть от оппозиции. Лидер эсеров В. М. Чернов возражал: по его мнению, этот пункт был необходим, дабы съезд не считался реакционным. Такая точка зрения в итоге возобладала.
Прагматичный разговор о конституции едва ли был в полной мере возможен. Она жила в мечтах, казалась окном в новую жизнь. Это был не просто документ. Ему было предназначено знаменовать разрыв с традицией и становление новой России. Характерны рассуждения из объяснительной записки к «освобожденческой» конституции, которая так возмутила немецких правоведов: для освободительного движения «демократия есть не только факт, но и морально-политический постулат. Выше исторического оправдания для всякой общественной формы оно ставит оправдание нравственное».
В кружках и салонах
Сложно отделить протопартийные организации, кружки, салоны. Линия размежевания между ними крайне условная. Это были «житейские» объединения, сложившиеся скорее вокруг общего настроения, а не программы. Салоны тоже имели свою политическую направленность. На квартире К. К. Арсеньева преимущественно собиралась либеральная общественность, близкая к направлению «Вестника Европы». Другой центр притяжения — газета «Гражданин», а точнее — ее издатель князь В. П. Мещерский, пользовавшийся колоссальным влиянием в ближайшем окружении императора. У генерала Е. В. Богдановича собиралась чиновная публика. Обычно около двадцати человек приходили на его завтраки, которые отличались особой изысканностью. Иногда там бывали специальные приглашенные. Тогда собирались уже несколько десятков человек. Согласно воспоминаниям Л. А. Тихомирова,
завтраки Богдановича очень привлекали служебных и деловых людей, которые старались получить приглашение «бывать» у генерала. Во-первых, Богдановичи жили в весьма центральном пункте — на Исаакиевской площади, дом № 9. Заходить к ним было удобно. Во-вторых, у Богдановича бывали на завтраках разные влиятельные его приятели из высших учреждений, иногда даже министры. Гости сами собой создавали интересный круг, который привлекал каждого из них. Можно было встретить нужного человека, закинуть словечко просьбы в удобной обстановке, разузнать кучу новостей в разных ведомствах.
Особый политический салон сложился на квартире К. Ф. Головина. Туда приходили земцы, преимущественно придерживавшиеся умеренно консервативных взглядов: Н. А. Хвостов, С. С. Бехтеев, А. А. Нарышкин, А. Д. Поленов и другие. Иногда там появлялись лица совсем иной «складки»: один из столпов земского конституционализма граф П. А. Гейден или высокопоставленный чиновник, будущий государственный контролер П. Х. Шванебах. 29 ноября 1897 года Н. А. Хвостов писал Ф. Д. Самарину: