русский народ — его серая земледельческая масса — ему представлялся в виде загадочного сфинкса, и он любил говорить, что будущее России зависит от того, насколько государственной власти удастся верно разгадать его затаенную сущность.
Видимо, сам Плеве считал, что ему эта тайна поддалась. Он весьма критически оценивал нравственное состояние крестьянства, не верил в его способность обеспечивать социально-экономический прогресс страны, а главное — полагал, что «мужик» не мог быть прочной опорой власти, так как всякий крестьянин, независимо от состояния, готов к беспорядкам. Следовательно, власти приходилось надеяться только на саму себя, на свою способность предвидеть будущее, оперативно реагировать на вызовы настоящего, подавлять недовольных.
Ощущение скорой революции пронизывало русское общество. На первом же своем докладе у императора Плеве сказал:
Если бы двадцать лет назад, когда я управлял Департаментом полиции, мне бы сказали, что России грозит революция, я бы только улыбнулся. Ныне, Ваше Величество, я вынужден смотреть на положение иначе.
Плеве знал, с кем и как говорить. В публичной сфере он озвучивал иные мысли. В июне 1904 года в интервью французскому корреспонденту он отмечал, что
в России недовольны существующим строем одни «иностранцы», как то: поляки, финляндцы и в особенности евреи… Россия и самодержавие — синонимы, а потому русские, избивая евреев, проявляют как патриотизм, так и лояльность.
Французский журналист возражал: в оппозиции тон задавали русские люди.
Совершенно верно, — признавал Плеве. — Только их не стоит принимать в расчет. Они не пользуются у народа ни каплей доверия, народ издевается над ними, так как чувствует, что они действуют в ущерб его интересам. И кроме того, народ не понимает их.
Министр внутренних дел приходил к выводу, что революция в России невозможна: «Революция производится большинством, а большинство — за нас».
Созвучны этому высказыванию и слова начальника переселенческого управления А. В Кривошеина, будущего главноуправляющего землеустройством и земледелием в правительстве П. А. Столыпина. В 1903 году он писал начальнице Родионовского женского института в Казани Марии Казем-Бек:
Твои мнения об общем положении дел преувеличены. В России власть так сильна, что бояться ее умаления еще рано. Все эти бунтующие элементы — это маленькая пленка на огромной поверхности России, болезнь нароста, а не организма; смазать как следует и болезнь пройдет. Но все-таки лечить надо, иначе болезнь будет запущена, да она и запущена уже порядком. Управление И. Н. Дурново, Горемыкина, Сипягина сделало свое дело. Я лично верю в огромный ум Плеве, в его способность поставить верный диагноз и затем его решимость, определив болезнь, дать тот способ лечения, какой будет в его силах. Но он одинок, кругом государя целая партия лиц, преследующих свои цели; непрерывно идет глухая и упорная борьба; последствия ее — нерешительность, колебания, полное отсутствие плана и единства действий. Затем я считаю весьма вредным оставление на месте Витте. Эти два человека не могут действовать вместе, и нравственность Витте не возбуждает во мне доверия; он предаст что угодно и кого угодно для личных целей. Он России не знает и в своей деятельности руководствуется теориями, а не жизнью.
Политический кризис, имевший место в России, Плеве связывал с асинхронностью развития страны:
Рост общественного сознания, как естественное последствие преобразований, раскрепостивших личность, совпал с глубокими изменениями бытовых условий и коренною ломкою народно-хозяйственного уклада. Быстро развернувшаяся социальная эволюция опередила работу государства по упорядочению вновь возникших отношений.
Таким образом, в динамично менявшемся обществе упрочилась мысль о необходимости преобразования властных институтов. Плеве полагал, что не стоит идти на поводу отчасти наивного, отчасти своекорыстного общества. Перед Россией стояли задачи масштабного реформирования всех сторон культурной, хозяйственной жизни страны. Он считал, что эти грандиозные задачи под силу только «историческому самодержавию».
Плеве ставил перед собой сразу несколько важнейших задач. Во-первых, следовало вернуть доверие «лучшей части общества» к правительству. В силу этого не стоило подвергать излишней дискриминации представителей земского и городского самоуправления. Эту мысль проводил граф П. С. Шереметев в беседе с Плеве 2 мая 1903 года, по-видимому, находя понимание со стороны последнего: «Самодержавие нам необходимо, но основанное на местном самоуправлении. Поэтому для меня земство есть основа самодержавия. Если же угнетать земство, вообще местных людей, то мы неизбежно придем к конституции в России»
[9]. Сам Плеве говорил: «Я, конечно, готов искать опоры в дворянстве и в земстве — в людях направления [Ф. Д.] Самарина»
[10].
Во-вторых, надо было «приподнять значение церкви» и в связи с этим укрепить значение прихода. И наконец, на очереди стоял крестьянский вопрос. Правительство должно было задуматься об улучшении быта земледельческого населения.
По словам Гурко, Плеве весьма приблизительно представлял себе положение деревни. И все же у него было свое понимание аграрного вопроса, весьма далекое от какого-либо догматизма. 1 мая 1902 года он объяснял А. А. Половцову:
Совершенно секретно я должен сказать вам, что я отнюдь не сектант в теориях о землепользовании. Я сознаю, что коллективизм и выразитель его — общинное владение — вздор, ведущий лишь к неурядице. Но я не могу допустить внезапного распространения на крестьян общегражданских прав во всей их полноте; переход к такому строю должен быть постепенный… Считаю также необходимым сохранение известной части земельной площади в неотчуждаемом владении крестьян (Bauerland) и не допускаю возможности, чтобы вся земля перешла в Latifundia, а крестьянское население превратилось исключительно в наемных рабочих.
