Эта точка зрения находила понимание. Кружковая культура создавала иллюзию всесилия. Тот, кто обрел знание законов истории, не сомневался в своей итоговой победе, а значит, и в широкой поддержке масс. В июле 1904 года А. В. Тыркова нашла в Женеве квартиру Ульяновых. Она хотела встретиться со школьной подругой Надей Крупской. Ульяновы жили на окраине города, в рабочем квартале. Это был небольшой домик, который обходился семье в 40 франков в месяц. Прислуги не было. По словам Тырковой, в доме были разгром и грязь, хозяевам было не до домашних дел. «Владимир слишком идеализирован, слишком верил. Если бы ты знала, сколько грязи, мелочности… Прямо руки опускаются», — объясняла Н. К. Крупская. Тут вошел Ленин. «Некрасивый, маленький, лысый, с умными, внимательными глазами». Тыркова набросилась на него с упреками: почему он пошел на партийный раскол, который играл на руку правительству? Ленин согласился с этим доводом: «Но иначе нельзя было». Чувствовалось, что с «освобожденкой» он говорить не хотел. Ульяновы потом заходили к Тырковой. «Ведь нас с вами, когда революция настанет, повесят и спрашивать не станут, что им взять, отрезки или всю землю. Или вы надеетесь уцелеть?» — спрашивала Тыркова. «Конечно, — не сомневался Ленин. — Это вас повесят, а меня никогда. Как только наступит революция, мы станем во главе движения». Тыркова не верила, что у него есть связь с массами. Собеседник не колебался: «В одном Петербурге я считаю не меньше 3000 организованных рабочих. Мы будем руководить ими. А они связаны органически с толпой». Все это не убеждало Тыркову. Она полагала, что в пылу партийной борьбы Ленин был не в состоянии верно оценить расклад политических сил.
«Освобожденцы» учились проводить границу между собой и партийными социалистами. Они тоже были за революцию, но за другую. Ставка делалась не на физическую мощь, а на общественное мнение. Динамичное колебание настроений, считали они, обескровливает власть. 13 апреля 1905 года В. Д. Набоков пояснял свою позицию П. Б. Струве:
Я глубоко убежден, что пока у господствующего режима есть в его распоряжении, физическая сила, он добровольно не уступит свой позиции. Рано или поздно, неизбежно открытое столкновение… Разумеется, чем сильнее и прочнее будет организовано общественное мнение, тем больше надежды, что оно выйдет победителем и эта победа не будет кровавой.
Насилие — возможное следствие политического кризиса, однако отнюдь не основной инструмент борьбы. В. И. Вернадский еще в сентябре 1902 года полагал необходимым от него отмежеваться. Следовало вполне определенно, недвусмысленно сказать о неприятии политических убийств:
Ведь система убийств всегда лишает придерживающуюся ей группу нравственной силы, выдвигает на первое место людей руки, а не дела, и то отношение к убийствам, которое теперь проявляется в русском обществе, есть отношение нездоровое и перевернутое.
Массовое движение скорее разочаровывало «освобожденцев». Оно не казалось союзником будущей революции. Может быть, даже наоборот — смотрелось гибким материалом в руках власти. Так называемая зубатовщина, полицейский социализм, тому подтверждение.
У нас начались сильные фабричные волнения, — сообщал в середине марта 1902 года приват-доцент Московского университета С. А. Котляревский, — причем на некоторых фабриках полиция безусловно поддерживала рабочих. Московские фабриканты крайне недовольны «новым курсом» [Д. Ф.] Трепова и великого князя Сергея Александровича. Совещания механических рабочих приняли резко выраженный характер пропаганды антиреволюционной. От очевидца я слышал, что один из лекторов говорил, как теперь интеллигенция и дворянство стремятся к конституции, но рабочие должны всячески противодействовать этому стремлению, так как они могут получить удовлетворение своих нужд лишь от самодержавной власти. Ведь в 1860 г. хотели ввести конституцию (?), и тогда крестьяне до сих пор не были бы освобождены. С другой стороны, даются самые широкие экономические обещания, до 8-ми часового рабочего дня и безусловного права стачек включительно.
Это была распространенная точка зрения. Сложившееся положение вызывало сильное раздражение и в среде высокопоставленной бюрократии. В конце марта 1902 года фабричный инспектор Московского округа А. Астафьев разводил руками:
Только что возвратился из Петербурга, куда ездил счетом уже пятый раз в нынешнем году. Причиной поездки — наши московские дела, которые дошли до Геркулесовых столбов необдуманности, легкомыслия, глупости и подлости со стороны здешнего «обера» (очевидно, имеется в виду Трепов. — К. С.). Короче сказать, в Москве теперь в полном расцвете trade-union’ы, но только с той разницей, что они состоят при охранном отделении и считают в числе своих членов и главных руководителей нашего простого рабочего, требующего «казенного жалованья» и «отобранья в казну фабрик». Кавардак получается прямо невероятный… Движение может разрастись до огромных размеров и принять безобразные формы, соответствующие уровню развития нашего рабочего.
Это предсказание, но не откровение. В те дни схожие идеи высказывали многие. Работа с массами не слишком занимала лидеров Союза освобождения. На этом не делался акцент ни в 1903-м, ни в 1904 году. В 1905-м могло показаться, что у Союза освобождения есть надежда на то, чтобы быть услышанным широкими массами. В. А. Герд (брат Нины Струве) сообщал П. Б. Струве:
В этом отношении очень интересна и, я думаю, много обещает работа С. Н. [Прокоповича]. Ему удалось теперь захватить талантливую гапоновскую публику и на развалинах ее начать организовывать самостоятельный Союз рабочих Петербурга с общей кассой и автономными группами по заводам и по районам. Не знаю, как это пойдет дальше, но пока мне кажется, он на правильном пути и скоро явится организованная армия рабочих, наполовину политически сознательных, которая будет крупной силой, хотя еще и не революционной, но с резко оппозиционным настроением.
Столь же оптимистично был настроен публицист П. А. Берлин, который тоже делился своими соображениями со Струве:
Я все теперь обдумываю… о хождении демократов в рабочий народ. Для меня лично становится все яснее, что без внушительной поддержки рабочих либеральное движение не добьется широко-демократической конституции. А между тем социал-демократическая партия оказалась не на высоте той увлекательной исторической роли, которая нетерпеливо суфлируются ей самой историей. Ведь в ответ на эти огромные события она лишь бормочет: подглядывай за либералами, как бы они что-нибудь не стащили у рабочего народа. Мне думается, что пора начать в «Освобождении» кампанию организацию рабочих для завоевания демократической конституции. И никак не соглашусь с Вашей фразой, что вы не идете к рабочим, не конкурируете с социал-демократией…
Надежды были напрасными. Даже в профессиональных политических союзах, созданных в том числе с подачи «освобожденцев», их роль оказалась не столь велика, как можно было ожидать, а чаще всего ничтожно мала. Арсенал средств был тот, что описал князь Петр Долгоруков еще в Шафгаузене летом 1903 года.
Смерть министра и теория катастроф
Согласно теории катастроф, переход системы в новое качество происходит резко, неожиданно. Важна точка бифуркации — тогда с прошлым не успевают проститься. Видимо, это случилось 15 июля 1904 года, когда был убит министр внутренних дел В. К. Плеве. В редакцию «Освобождения» об этом сообщил издатель И. Дитц по телефону из Берлина. В семье П. Б. Струве по этому поводу было ликование. Самого Струве в Штутгарте тогда не было. Но его близких «била лихорадка».
