Многоуважаемый Дмитрий Николаевич [Шипов], много лет потрудились вы над сплочением земств всей Руси в одно целое — и вот результат почти исключительно ваших трудов. Мы сегодня здесь присутствуем, как мне кажется, при закладке какого-то здания, и здание это кажется мне земским собором. Вы положили первый камень этого собора, и так как в каждом соборе должен быть и протопоп, то позвольте мне выпить за ваше здоровье как первого будущего протопопа Земского собора.
Тост встретили аплодисментами. Поднялся и сам Шипов:
Позвольте мне ответить Вам, В. Н. [Лодыженский], Вашими же словами. Два года тому назад, в мае 1902 г., на таком же товарищеском обеде, как и сегодня, Вы нам рассказывали, как провинциалка приехала осматривать Москву; конечно, прежде всего она отправилась в Кремль. Идет и видит, стоит собор; она спрашивает: «Это что за собор?» — «Это Успенский». — «А это?» — «Это Архангельский». — «Послушайте, а где же земский?» — «Земский? Пожалуйте к городовому». Вот теперь, как видите, мы собрались все здесь, говорим свободно, и нас к городовому не зовут. Пью за то, чтобы впредь русская публика — Ваша провинциалка — свободно находила тот собор, в протопопы которого Вы меня просите, и не попадала за это ни к городовому, ни в участок.
К А. А. Стаховичу подсел редактор газеты «Право» И. В. Гессен. Они о чем-то тихо говорили. Лодыженский, сидевший на другом конце стола, это подметил и произнес тост:
Сегодня днем мы присутствовали при появлении зари права на Руси (в совещании обсуждался вопрос о необходимости положить в основу русской жизни правовое начало), а вот смотрите, «Право», положим, в кавычках, уже присосалось к Стаховичу; от души желаю, чтобы право и, конечно, без кавычек присосалось не только ко всем нам, но и ко всей России.
В тот день саратовский земец А. М. Масленников вспоминал, как на вокзале его провожал на съезд чуть не весь город, и все провожавшие требовали свободы.
7 ноября следующее заседание состоялось на Кирочной, 34, в квартире Брянчанинова. Р. Ю. Будберг подъехал к дому вместе с М. И. Петрункевичем. У ворот стоял околоточный. Он взял руку под козырек и указал на подъезд: «Вам, господа, сюда». Для заседания был предназначен зал домашнего театра. На сцене стоял стол со стульями с высокими готическими спинками. Они предназначались для сопредседателей. На месте оркестра сидели секретари: Л. Д. Брюхатов, Ф. А. Головин, Ф. Ф. Кокошкин, Н. Н. Хмелев.
Работу начали с чтения приветствий съезду. Среди них были телеграмма ссыльных Архангельска, постановление Саратовской городской думы. Некоторым показалось, что под сценой горит огонь. Оказалось, что под сценой сидели два студента и барышня, записывавшие за выступавшими. Поскольку было темно, они зажгли свечу, которая и смутила земцев. Один из студентов был сыном А. А. Стаховича. Он упрашивал отца взять его на съезд. Тот категорически возражал. Младший Стахович пробрался на квартиру Брянчанинова раньше времени и вместе с приятелями залез под сцену. Студентов выгонять не стали, их посадили в соседнюю комнату, где все было слышно.
У присутствовавших завязался спор о представительной власти. Тон задал И. И. Петрункевич, который говорил о славянофильских теориях. По мысли Петрункевича, в основе этого учения лежало представление о том, что в основе государственной власти лежит не право, а «социально-этический принцип», взаимная любовь народа и царя. Оратор с этим не соглашался. Он полагал, что с 1600-х до середины 1800-х годов в России было рабство, а потом — неограниченное своеволие чиновничества. Все это время свобода личности, свобода мысли неизменно подавлялись. Петрункевича поддержал В. Д. Кузьмин-Караваев. Еще резче выступил Ф. И. Родичев. Ему будет одинаково больно и оскорбительно, если будут пороть — с целью проучить или исправить. Насилие, которое творится во имя любви, остается насилием. Если игнорируется принцип права, начинается произвол.
Все ораторы «метили» в хорошо известную программу Д. Н. Шипова, убежденного славянофила.
Человек огромного ума и знаний, крупный ораторский талант, давно уже живущий исключительно общественной деятельностью в ущерб личной, обаятельная личность в частных отношениях (со многими из противников его воззрений он в личных дружеских отношениях), — и вот такого-то деятеля пришлось проваливать, да еще в самых заветных его желаниях…
Шипов поднялся. Зал замер в ожидании. Его нельзя было переубедить. Убедить других он тоже не мог. Он сказал то, чего от него ждали. Шипов говорил об особой исторической судьбе русского народа, о его религиозности и монархизме, о солидарности, которая сплачивает все общество, поверх сословных или классовых перегородок.
Началось голосование. 81 участник съезда поддержал требования конституции, 27 — Шипова. Поехали на обед. Выступал С. А. Котляревский, за ним — Ф. И. Родичев. Их речи были адресованы Шипову и носили примирительный характер. Однако разговор не клеился. Вспомнили, что 7 ноября отмечался праздник лейб-гвардии гусарского полка. Чествовали присутствовавших гусар: «Уж коли такие лейб-гусары, как Свечин и Стахович, пошли в атаку на существующий строй, то ему не устоять». В тот же вечер И. В. Гессен пригласил участников съезда 9 ноября посетить Тенишевское училище. Там они должны были встретиться с представителями 12 редакций столичных газет. А 8 ноября земцы встретились у В. Д. Набокова на Морской, 47, и вначале, как водится, были зачитаны телеграммы с приветствиями.
В тот день была принята итоговая резолюция съезда.
После ноябрьского съезда
«Факт тот, что резолюция нашего съезда (ноябрьского. — К. С.) сыграла огромную роль. Прежде запретные мысли после нее стали везде выражаться открыто и приобрели права гражданства», — писал жене 27 ноября граф П. А. Гейден. О конституции говорить уже было можно. Союз освобождения переносил свой центр в Россию, расширялось пространство гласности, многое стало дозволено в легальной печати. В Санкт-Петербурге стала выходить газета «Наша жизнь», издателем которой был профессор финансового права Л. В. Ходский. Многие «освобожденцы» (В. Я. Богучарский, Е. Д. Кускова, С. Н. Прокопович, Д. И. Шаховской) решили с ней сотрудничать. С. П. Юрицын начал издавать газету «Сын Отечества». Ее поддержали Н. Ф. Анненский, В. А. Мякотин, А. В. Пешехонов и другие. Юрицын был человеком состоятельным, он вложил в издание около 100 тысяч рублей. Фактическим редактором газеты был Г. И. Шрейдер, в ту пору «освобожденец», а в будущем член Партии социалистов-революционеров.
К концу осени 1904 года общество радикализировалось. Земским собраниям приходилось так или иначе определяться в отношении ноябрьского съезда. Обсуждение его резолюций приводило к размежеванию земских собраний на фракции. Как писал влиятельный черниговский земец В. М. Хижняков своему сыну Василию, консервативные земцы собрались на частное совещание еще до начала декабрьской сессии земского собрания и подготовили проект адреса в «крайне елейном и славянофильском духе» (правда, в последнем пункте этого документа указывалось на необходимость «выслушать голос земли и собрать представителей народа»). Узнав об этом, гласные, придерживавшиеся более радикальных взглядов, устроили собственное совещание и подготовили свой проект. Так что работу самого собрания предваряли, по сути дела, фракционные совещания. На самом собрании разразились страстные дебаты: земцы не расходились с 9 часов вечера до половины четвертого утра. В конце концов председательствовавший на том заседании предводитель черниговского дворянства А. А. Муханов заявил, что он не может допустить в адресе требование ограничить самодержца, и в итоге «охранительный» проект был отклонен. На следующий день дискуссия продолжилась. В. М. Хижняков представил текст адреса, разработанный земцами радикального толка. Проект обсуждался редакционной комиссией около трех часов у А. А. Муханова и с некоторыми поправками был утвержден большинством голосов. Адрес был зачитан в зале заседаний, где собралось чрезвычайно много народа. И когда гласные одобрили его, раздался гром аплодисментов, а с задних рядов — возгласы «долой самодержавие!»
