Далее же отмечалось, что таким подношениям всегда предшествовала своеобразная молитва, зов, которому внимал Темный Лес. Ведьмы пропевали заклинание, напоминавшее свист и шелест ветра в лесных деревьях. Или заходили на глубину пруда, попутно шепча лесу свои самые сокровенные желания. Одним словом, было очевидно, что Темный Лес требовал молитвы перед принятием жертвы, и у Иммануэль сложилось впечатление, что первостепенную роль в этой молитве играли не слова, а само действие. Крови было недостаточно. Темный Лес хотел, чтобы души, пришедшие почерпнуть его силы, обратились к нему со своими мольбами.
Под этими жуткими описаниями нашлась подробная иллюстрация пруда посреди леса. У Иммануэль руки задрожали так сильно, что заходили ходуном по открытой странице. Это было почти идеально точное изображение пруда, где она впервые встретила Лилит и Далилу. Каждая деталь рисунка совпадала с ее воспоминанием.
В иных подтверждениях Иммануэль не нуждалась. Тот пруд, где она впервые повстречала Лилит, и был алтарем Темной Матери, и первая кровь Иммануэль была принесена ей в жертву. Теперь ей было ясно как день, что если она хочет покончить с бедствиями, то должна вернуться туда и принести вторую жертву, чтобы обратить первую вспять.
Но в этом плане имелась одна проблема: Иммануэль и близко не представляла, как вернуться к пруду. В огромном лесу легко заблудиться. На то, чтобы найти пруд, могли уйти дни, а то и недели, и то, если ей вообще удастся его отыскать.
Иммануэль закрыла книгу, поднялась на ноги и подошла к Эзре.
– Ты можешь найти для меня карту Вефиля? Мне нужно взглянуть на нее.
Эзра вздернул бровь, но, к огромному облегчению Иммануэль, не стал задавать вопросов. Он только кивнул в сторону лестницы, как бы говоря: «После тебя». Спустившись, Эзра скрылся среди длинных книжных шкафов. Несколько долгих мгновений спустя он вернулся с увесистым фолиантом, таким огромным, что его переплет в ширину был примерно с плечи Иммануэль.
– Идем, – он кивнул в центр часовни.
Иммануэль проследовала за ним к треснувшей каменной плите, у которой стоял одинокий деревянный стул. Она не сразу сообразила, что это был алтарь, где первые верующие, вероятно, совершали жертвоприношения.
За алтарем находилось витражное окно, занимавшее всю стену от соборного пола до сводчатого потолка примерно в двадцати футах над головой. Левая часть витража изображала святых ратоборцев верхом на лошадях – они мчались по равнинам, обнажив мечи, пылающие Отцовым огнем. А присмотревшись, в гигантском солнечном оке Иммануэль разглядела лик самого Отца, взиравшего на то, как Его дети рвутся в бой.
С другой стороны витража бесновались демоны, легион чудищ и ведьм тщился спастись от Отцова пламени. А прячась под покровом ночи, нависала над своими исчадьями Темная Мать. Луна служила ей короной, и она рыдала кровавыми слезами.
Железная плашка под витражом гласила: «Священная Война».
– Это нечто, согласись? – сказал Эзра, глядя на витражи, и его щеки окрашивались красным от лучей света, пропущенных сквозь языки пламени. – Целый легион обратился в прах, как по волшебству.
Иммануэль уставилась на него в немом шоке. Его слова граничили с откровенным святотатством – грехом, за который кого угодно, кроме преемника пророка, могли бы покарать публичной поркой. Она перевела взгляд в левый угол витража, где сжимался от страха маленький темнокожий мальчик, в то время как Отцово пламя пожирало женщину, которая, возможно, была его матерью.
– Но это было не волшебство, – проговорила она, когда к ней наконец вернулся дар речи. – Ратоборцы воззвали к милосердному Отцу, прося, чтобы Он избавил их от ведьм, и Отец ответил на их молитвы даром священного огня. Он спас всех от проклятия и не дал им сгинуть от рук Темной Матери. Огонь был Его благословением.
Глаза Эзры сузились, и он поднял на витраж полный нескрываемого презрения взгляд.
– Так сказано в Священном Писании.
– Ты не веришь Писанию?
– Я лишь хочу сказать, что если бы я был всемогущим богом, вольным делать все, как мне заблагорассудится, я бы нашел другой способ окончить войну, – он вновь перевел взгляд на Иммануэль. – А ты?
– Я не бог, поэтому не могу сказать. Откуда бы мне знать волю Отца. Но если бы я и знала, уверена, у меня не было бы повода для сомнений или вопросов.
– Говоришь как истинно верующая, – сказал Эзра, но в его устах это прозвучало как оскорбление.
После недолгого поиска он нашел нужную страницу и разгладил ее ладонью. Там, чернилами на чем-то похожем на телячий пергамент, была нарисована карта. На ней был изображен весь Вефиль: западная стена, деревня и рыночная площадь, обширные Святые Земли и за ними – холмистые пастбища Перелесья. Крошечным пятнышком в верхнем левом углу карты обозначались Окраины. И все окружала широкая область темного цвета, коротко подписанная: «Темный Лес».
– Ты нашла то, что искала? – в тишине вопрос Эзры отозвался эхом.
Иммануэль отрицательно покачала головой. Пруд, где она повстречалась с Лилит, здесь отмечен не был.
– Нет ли в библиотеке чего-нибудь более предметного? Скажем, карты Темного Леса?
Эзра нахмурился. Она снова успела испугаться, что переступила черту, или слишком легко ему доверилась.
– Карты леса, насколько мне известно, не существует, – сказал он, закрыв книгу. – Но я постараюсь тебе помочь. В детстве я любил гулять в Темном Лесу, и до сих пор достаточно неплохо знаю местность. Если ты скажешь мне, куда тебе нужно, то с большой долей вероятности я смогу тебя туда проводить.
Иммануэль разинула рот.
– Ты… гулял в лесу? В детстве?
– Было дело, иногда, когда мне удавалось улизнуть из Обители, – Эзра пожал плечами, будто дело было пустяковое, но выглядел он при этом довольным собой. – Конечно, я никогда не оставался там после захода солнца. Мысль о лесных ведьмах, которые могли растерзать меня на куски, никогда мне не нравилась.
Иммануэль повела плечами, вспомнив ведьм с голодными глазами и скрюченными пальцами.
– Тебе бы еще повезло, если бы они ограничились только этим.
Он хмыкнул, как будто принял ее слова за шутку, как будто все истории Темного Леса были не более, чем городскими легендами.
– Ты не веришь преданиям? – удивилась она. – Не веришь, что ведьмы существуют?
– Дело не в моей вере.
– Тогда в чем же?
Он не торопился с ответом, взвешивая слова.
– Дело в том, кто интерпретирует истину на свой лад, – произнес он наконец.
Иммануэль не вполне понимала, что он подразумевает, но звучало это кощунственно.
– Интерпретации истины не объясняют того, почему на протяжении веков люди исчезают в лесу.
– Люди не исчезают. Они сбегают. И поэтому никогда не возвращаются – потому что не хотят.
