Он говорил так, словно знал больше, чем то, что рассказала ему Иммануэль, откуда напрашивался вопрос… что? Что, по его мнению, произошло в лесу?
– Я знаю, что ты не рассказывал, – ответила Иммануэль, ускоряя шаг, чтобы не отставать от него. – В противном случае, это я бы сейчас несла покаяние…
– Или горела на костре, – он помолчал, а потом сказал: – Иди за мной.
Подобрав одной рукой юбки, Иммануэль поспешила за Эзрой и поднялась следом за ним по винтовой лестнице. Наверху оказалась железная дверь, которую Эзра распахнул пинком, чуть не рассыпав при этом книги. Он повернулся и взглянул на нее.
– Ты будешь входить или нет?
Иммануэль никогда прежде не бывала в мужских покоях и понимала, что Марта с нее семь шкур спустит, если хотя бы заподозрит ее в столь серьезном непристойном проступке. Она потопталась на месте, но все-таки кивнула.
Едва Иммануэль переступила порог, Эзра свалил книги на ближайший к нему стол и запер за ней дверь. Наверху задрожала люстра, бряцая хрусталиками. Иммануэль отметила, что потолок здесь был расписан под небеса, усыпанный рисунками планет и звезд, с вытравленными на нем созвездиями, такими большими, что некоторые из них тянулись через всю комнату от одной стены до другой. На каменных стенах висели гобелены и портреты угрюмых святых и апостолов давно минувших веков. Правую часть комнаты занимала большая железная кровать, застеленная темной парчой и толстыми овечьими шкурами. А за кроватью стоял деревянный стол, безыскусно стесанный на манер мясницкого, по всей поверхности которого были разбросаны перья и пергаментные свитки.
Вдоль стены напротив входа простирался камин. Над ним, от руки прямо на кирпичах, была нарисована карта мира за пределами вефильских земель. Иммануэль разглядела названия языческих городов: Галл на бесплодном севере, Хеврон в срединных землях, Син в горах, Иудея на краю пустыни, Шоан на юге, где облизывало берега бушующее море, и черная клякса Вальты – владений Темной Матери – на дальнем востоке.
По всей комнате, стопками высотой с Иммануэль, громоздились книги. Книги были рассованы по шкафам, стояли на каминной полке и даже лежали под кроватью. И только когда Иммануэль подошла достаточно близко, чтобы прочитать названия, она увидела, что почти все они были посвящены истории, изучению и практике колдовства.
У нее сдавило грудь, как будто чья-то невидимая рука дотянулась до ее сердца и крепко сжала. Она видела только одну причину внезапного интереса Эзры к книгам о колдовстве, и причина эта заключалась исключительно в ней и во всем, что случилось в Темном Лесу.
– Что это, Эзра? Ты меня пугаешь.
– Что-то затащило тебя под воду, – проговорил Эзра, и от тяжести его взгляда у нее по коже побежали мурашки.
– Что?
– Там, в лесу, на пруду… что-то затащило тебя под воду и долго не отпускало.
Несмотря на огонь в камине, она похолодела.
– Что значит долго?
– Минут двадцать. Может, и дольше.
– Этого не может быть, – прошептала Иммануэль, мотая головой. – Ты ошибаешься, я пробыла под водой не больше минуты. Я предупреждала, что Темный Лес может заморочить тебе голову…
– Не заговаривай мне зубы, – отрезал он. – Я знаю, что видел. Ты вошла в пруд, что-то утащило тебя под воду и не отпускало, – его голос сорвался на последнем слове, и он свесил голову. – Я хотел нырять за тобой, но лес вцепился в меня, и я не успел. Мне оставалось только беспомощно стоять, держать в руке эту проклятую веревку и смотреть, как ты тонешь. Под конец я надеялся хотя бы вытащить твой труп на берег, чтобы твоя семья могла тебя похоронить.
– Эзра… Мне так жаль…
Иммануэль сомневалась, что он ее услышал. Не отрывая взгляда от огня, он стал рассказывать:
– В детстве бабушка рассказывала мне истории о девушках, которые во сне отрывались от своих постелей и парили в несколько дюймах над ними. О девушках, которые могли склонить мужчину оборвать свою собственную или чью-то чужую жизнь. О девушках, которых казнили, бросая в озеро прикованными к жерновам, а через час вытаскивали из воды живыми. О девушках, которые смеялись, сгорая на костре. Я никогда не верил этим историям, но ты… – он сбился с мысли. Помолчал, чтобы совладать с собой. – Откуда эти навязчивые идеи насчет кровавого бедствия? Ты сказала, что хочешь покончить с ним, но за этим стоит нечто большее, не так ли? Тебе известно что-то, чего не знают все остальные. Но что же?
Выходит, Эзра знал правду или, по крайней мере, знал достаточно, чтобы отправить ее на костер. В таком случае, лгать больше не было смысла.
– Я ходила в Темный Лес незадолго до начала кровавого бедствия, и пока я там находилась, я… встретила кое-кого.
– Кое-кого?
– Лесных ведьм. Они существуют. Я была с ними в ночь накануне кровавого бедствия. Я боюсь, что мое присутствие в лесу дало толчок к началу чего-то страшного. Возвращаясь туда, я хотела все исправить. Я бы и раньше тебе обо всем рассказала, я хотела, но…
– Ты не могла мне доверять.
– Ты сын и преемник пророка. Одно твое слово – и меня отправят на костер. Я не знала, могу ли доверить тебе свои тайны. И до сих пор не знаю.
Эзра обошел ее стороной, пересек комнату, направляясь к письменному столу, отпер верхний ящик лезвием священного кинжала, извлек оттуда стопку бумаг и протянул их ей.
Иммануэль взяла бумаги.
– Что это?
– Твои данные из переписи. Я должен был отдать это отцу еще несколько дней назад.
– Почему ты этого не сделал?
– Прочти и сама все узнаешь, – видя ее неуверенность, Эзра кивнул на стоявшие перед камином кресла и столик между ними, на котором покоились стеклянный графин и бокал. – Располагайся.
Иммануэль села в кресло, Эзра устроился напротив нее. Он налил себе вина и выпил, наблюдая за ней поверх кромки бокала. На первой странице подробно излагались личные сведения об Иммануэль: полное имя, имена ее родителей, дата рождения. А в конце сводки стояла странная, смазанная отметка, которую Иммануэль поначалу приняла за чернильную кляксу. Однако, присмотревшись, она распознала в ней какой-то странный символ: почти печать невесты, только лучи звезды казались длиннее, и их было семь вместо восьми. Чем дольше она изучала этот необычный знак, тем больше убеждалась, что видела его раньше.
И тут ее осенило.
Такой же символ был вырезан на лбу у Далилы и у Возлюбленных.
Рука Иммануэль дрогнула. Она подалась со своего места вперед, ткнула пальцем в метку внизу документа и протянула страницу Эзре, ожидая объяснений.
– Это…
Он лишь кивнул, не отрывая взгляда от огня.
– Метка Матери. Давным-давно именно этот символ и был преобразован в брачную печать. От печати Дэвид Форд отказываться не хотел, поэтому он видоизменил метку и присвоил себе идею.
