Иммануэль заглянула Абраму через плечо, чтобы посмотреть, над чем он работает, и у нее перехватило дыхание. Там, на его столе, стоял небольшой, вытесанный пока наполовину, гроб. Он мог быть впору только одному члену семьи Мур: Онор.
– Она все еще… с нами, – проговорил Абрам, не отрываясь от работы. – Но я хочу быть готовым… если случится худшее.
Иммануэль задрожала.
– Она еще очнется.
– Возможно. Но если нет… я должен быть готов… Всегда обещал себе… что если мне… придется снова хоронить свое дитя… я сделаю это как положено. В гробу… который сделал своими руками. С твоей матерью… у меня не было такого шанса. Не хочу… чтобы это повторилось снова.
Иммануэль понимала, о чем он. Вефильскими обычаями предписывалось хоронить тела непорочных и сжигать нечестивых с верой в то, что пламя погребального костра очистит их души от греха и обеспечит им попадание в чистилище. Мириам за свои преступления умерла в бесчестье, и в итоге у нее никогда не было ни гроба, ни даже участка на кладбище, где покоились все ее предки.
– Ты скучаешь по ней?
– Ты себе даже не представляешь.
Иммануэль села на табурет рядом с ним.
– Ты жалеешь, что тогда, много лет назад, нарушил Предписания и спрятал ее здесь?
Абрам мертвой хваткой вцепился в стамеску, но отрицательно покачал головой.
– Даже несмотря на то, что это был грех?
– Лучше взять грех… на собственные плечи… чем допустить, чтобы другим… причинили вред. Иногда человек… обязан действовать… в интересах… высшего блага.
Иммануэль поняла, что настал ее момент, и не преминула этим воспользоваться.
– За все то время мама хоть раз говорила о моем отце?
Рука Абрама дрогнула, и он опустил инструмент.
– Больше, чем… о ком-либо другом. Когда безумие… завладело ею, она… без конца звала его. Уверяла, будто по коридорам… бродит… его призрак. Еще говорила, что он… зовет ее домой. Я хотел бы верить… что в конце концов так и сталось.
У Иммануэль так сильно сдавило горло, что она едва могла говорить.
– Я хочу наведаться в Окраины, папа. Хочу узнать людей, которые знали его. Хочу познакомиться с его родней. Моей родней.
В лице Абрама ничто не дрогнуло. Он вернулся к работе, начиная зашкуривать стенку гроба.
– Почему сейчас?
– Если я не сделаю этого сейчас, я могу упустить свой шанс. Лихорадка, сам понимаешь.
– Когда ты хочешь… отправиться?
– Завтра, если возможно. Мне бы лишь хотелось, чтобы Марта ничего не знала. Ни к чему лишний раз ее тревожить.
– Так ты пришла просить моего благословения?
– Да, а еще твоей помощи. Если бы ты смог как-то отвлечь Марту…
– То есть, солгать… ради тебя. Ввести в заблуждение… заставить поверить… в заведомую ложь.
Иммануэль поморщилась, но кивнула.
– Как ты и сказал, иногда человек обязан действовать в интересах высшего блага, даже если для этого ему приходится согрешить. А разве это не благо для меня – успеть познакомиться со своими родственниками, пока у меня еще есть такая возможность?
Абрам наградил ее редкой улыбкой. Ей даже показалось, что в этот момент он почти гордился ей.
– Жаль, что ты не родилась… мальчишкой. Из тебя бы вышел… прекрасный апостол… с твоим-то талантом… морочить людям голову.
– Так ты мне поможешь? – прошептала Иммануэль, не веря своей удаче. – Прикроешь меня, пока я буду в Окраинах?
Абрам прервался, чтобы выдуть опилки из гроба.
– Ради тебя… чего я только не сделаю?
Глава 21
Ибо огонь очищения есть огонь праведный, и Отцу радостен вид его пламени.
Священное Писание
Иммануэль отправилась в путь на рассвете. Дорога до Окраин пронеслась чередой разрозненных картинок, как будто перспектива встречи с семьей настолько ошеломила ее, что она не понимала, что видит перед собой. Вот промелькнуло лицо человека в маске, похожей на воронью голову, вилами ворошившего костер; закутанное в саван тело в кузове повозки, подлетающее вверх на каждом ухабе. Синий дым, такой плотный, что слезились глаза, волнами поднимался над верхушками деревьев, и воздух оглашался криками заболевших.
Она видела женщин, бродивших по округе в одном исподнем. Мужчин, волочивших по дорогам босые стопы – кого-то из них била дрожь, а кто-то выл и расцарапывал кожу до крови. Проходя мимо соседской фермы, Иммануэль заметила девушку, которая бежала по увядшему кукурузному полю, протягивая руки к Темному Лесу. Из одежды на ней не было ничего, кроме длинной, окровавленной ночной сорочки, в подоле которой она на бегу заплеталась ногами. Какой-то мужчина бросился ее догонять – возможно, отец или муж, с такого расстояния было не разобрать. Он схватил ее за талию, когда до края леса ей оставалось всего несколько футов, и поволок прочь, брыкающуюся и кричащую.
Иммануэль отвернулась. Что-то в этой сцене, не предназначенной для посторонних глаз, показалось ей особенно унизительным. Ошеломленная, она зашагала дальше по главной дороге, быстро преодолевая расстояние, пока из пелены погребального дыма перед ней не выступили Окраины.
Ее сердце сильнее забилось в груди, хотя сама она остановилась посреди дороги как вкопанная.
После стольких лет томления она наконец-то встретится со своей родней.
Иммануэль пошла вперед, отмечая про себя странную тишину, царившую здесь. Дети не бегали по улицам, зараженные в лихорадочном припадке не удирали в лес. Дороги пустовали, если не считать редкого проезжего фермера или торговца на запряженной мулом телеге. Ставни на окнах домов были закрыты. Собаки сидели на привязи у фонарных столбов и заборов и иногда лаяли Иммануэль вслед, когда она проходила мимо. Время от времени издалека доносились крики ворон, но в остальном здесь было совершенно тихо. По какой-то причине, будь то малочисленность населения или акт милосердия со стороны ведьм, истинные ужасы мора обошли Окраины стороной.
После долгих блужданий по извилистым улочкам Иммануэль вышла к центру деревни, где стояла часовня. Это было необычное сооружение. В отличие от собора пророка, возведенного из сланцевых плит, окраинную церковь венчала нехитрая крыша, плетенная из лозы и прутьев. Окна украшали витражи с ликами странных, темнокожих святых, чьих имен Иммануэль не знала. Каждый из этих странных святых нес перед собой какой-нибудь талисман: зажженную свечу, срезанную ветку, вплетенную в пальцы красную ленту, узловатую косточку.
За свои шестнадцать лет Иммануэль ни разу не видела, чтобы идолы и святые были на нее похожи. Ни одна из статуй и картин в соборе пророка не имела с ней ни малейшего сходства. Но когда она смотрела на этих святых, увековеченных в витражной мозаике, ее охватывало до боли знакомое чувство, словно что-то утраченное, и давно стершееся из памяти, наконец-то вернулось к ней.
