– Нет, – замотала головой Иммануэль. – Нельзя этого делать. Она же умрет.
– Девочка моя, – бормотала Лия, теряя рассудок. – Я слышу, как бьется ее сердце.
Иммануэль шагнула вперед и схватила бабушку за рукав.
– Марта, пожалуйста…
– Несите бинты, – велела повитуха, затягивая завязки своего фартука, – и что-нибудь ей в зубы. Кожаный ремень или хорошо зашкуренную деревяшку. Еще нам понадобится маковая настойка, от боли, – она перевела взгляд на Иммануэль. – Ребенок прежде всего. Только так, и никак иначе.
Слуги переместили Лию в другую комнату, где уложили на широкий дубовый стол, как на своеобразный деревянный алтарь. Иммануэль стояла у изголовья, шепча подруге на ухо всякую чепуху, как делала это для Онор и Глории.
– Все будет хорошо, – успокаивала Иммануэль, убирая ей за ухо влажную прядь волос.
На это Лия ничего не ответила. Она уже впала в забытье, вызванное маковой настойкой, которой Марта напоила ее несколько минут назад. Ее измученный живот пульсировал чередой сильных схваток, но успокоительное подействовало так хорошо, что она едва замечала боль.
– Достаньте ее, – пролепетала она заплетающимся языком. – Вы только достаньте ее из меня. Она не может дышать. И я не могу, пока она там.
Из коридора в комнату вернулась Марта, ее руки были мокрыми от алкоголя, которым она их ополоснула. Она подошла к столу со скальпелем в руке и встретилась с Иммануэль взглядом.
– Держи ее крепко, как будто это вопрос жизни и смерти.
Иммануэль кивнула и обеими руками взялась за плечи Лии.
– Сейчас будет больно, – предупредила Марта, глядя на девушку сверху вниз, хотя Иммануэль и сомневалась, что Лия, одурманенная наркотиком и лихорадкой, вообще ее слышала, – будет невыносимо больно, возможно, так, как тебе никогда в жизни не было больно. Но ты должна оставаться спокойной и сильной ради своей дочери, иначе она умрет.
Голова Лии закатилась набок.
– Достаньте. Достаньте ее из меня.
Марта поднесла скальпель к ее паху, чуть пониже холмика живота. Сделала глубокий уверенный разрез. Лия выла сквозь стиснутые зубы, пока Марта орудовала лезвием.
Когда она стала метаться и вырываться, Иммануэль навалилась на нее всем весом, силой прижимая обратно к столу. Напротив Эстер держала ее ноги, и еще несколько девушек подскочили с разных сторон и схватили Лию за руки, не позволяя ей двигаться.
Все это время Марта продолжала работать с непоколебимым профессионализмом. Ее руки были по локоть в крови, щеки блестели от пота. Иммануэль хотелось закрыть глаза и заткнуть уши, лишь бы спрятаться от криков, стоящих в комнате, но она могла только смотреть, как повитуха делает разрез все шире и шире, пока рана не раскрылась, зияя, как кровавая улыбка.
– Достаньте ее из меня! – взвыла Лия.
Оскалив зубы, Марта вытащила младенца через рану на теплый свет очага, и за ним, как гадюка, потянулся скользкий шнурок пуповины.
Обессилев, Лия обмякла на столе, и Иммануэль оставила ее и подошла к Марте, которая с округлившимися глазами и разинутым ртом прижимала младенца к груди.
– У нее нет имени, – прошептала Марта, и ее руки, придерживающие головку ребенка, так сильно дрожали, что Иммануэль испугалась, как бы она не уронила малышку. – У нее нет имени.
Чувствуя, как сердце колотится в горле, Иммануэль заглянула в складки пеленального одеяльца. Малышка была крошечная и розовенькая, с огромными, ярко-голубыми глазами. Она выглядела совершенно здоровой, если не считать маленькой трещинки на верхней губе. Иммануэль протянула к ней руку, и малышка схватила ее за палец и подняла на нее глаза, тихонько агукая.
Лия застонала, свежие слезы покатились по ее щекам. Темная лужа между ее ног становилась все больше и больше.
– Нет, – прошептала Иммануэль. – Она живая. Она дышит. С ней все в порядке.
Марта попыталась сунуть девочку в руки Агари, но та не приняла ребенка и попятилась к стене, стуча клюкой по половицам.
– Дитя проклято.
– Я ее подержу, – вызвалась Иммануэль и шагнула вперед, чтобы взять ребенка.
Она прижала безымянное дитя к груди, пряча ее от косых взглядов жительниц Обители и служанок, собравшихся поглазеть на происходящее.
Поодаль, Марта усердно работала у стола, дрожащими руками протыкая иголкой кожу Лии, торопясь зашить рану и остановить поток крови.
– Не показывай ей, – одними губами произнесла Эстер с другого конца комнаты, прикладывая холодный компресс ко лбу Лии.
Поэтому Иммануэль держалась на расстоянии, стоя в тени у камина и пряча дитя у себя на груди, безуспешно пытаясь ее успокоить. И только когда Агарь, опершись на свою клюку, прошептала:
– Прах к праху, – Иммануэль наконец подняла голову и увидела на столе Лию, обмякшую и бездыханную, остекленевшими глазами уставившуюся в потолок.
Иммануэль крепче прижала к себе ребенка.
– Нет, не может быть. Она же не…
– Мертва, – вынесла приговор Марта и отошла от стола. Когда она подняла глаза на Иммануэль, по ее щекам текли слезы. – Она мертва.
Иммануэль не помнила, кто забрал у нее ребенка. Она не помнила, как бежала по коридорам, унося ноги из Обители. Она пришла в себя, только когда холодный порыв ночного ветра ударил ее по лицу, словно оплеуха.
Вдруг она оказалась на коленях, задыхаясь и давясь воздухом, и всю ее лихорадило так, будто в ней тоже бушевала болезнь. Из глаз брызнули слезы, и Иммануэль сотрясли громкие рыдания, забравшие воздух из ее легких.
Иммануэль не знала, сколько времени провела так, стоя в темноте на четвереньках и рыдая, но она помнила, что видела сапоги Эзры, когда он спускался по лестнице, и чувствовала его запах, когда он обвил ее плечи рукой и притянул к себе.
Он обнимал ее, пока она плакала, уткнувшись лицом ему в рубашку и цепляясь за его руки так отчаянно, будто его плоть и кости оставались единственным, что держало ее в этом мире – впрочем, возможно, в те минуты все так и было.
– С тобой все будет хорошо, – снова и снова шептал он ей в волосы, словно молитву.
И пока он говорил, она начала ему верить – начала верить, что выживет, какое бы зло ни обрушилось на их земли. В конце концов, это она породила проклятие. Она была проклятием, и проклятие было ею. Грех и спасение, бедствия и очищение – все переплелось в одном человеке условием кровавого соглашения.
Да, Эзра был прав: с ней все будет хорошо. Весь Вефиль сгорит у нее на глазах, а она не получит ни единой царапины, потому что Лилит и ее слуги ни за что не навредят своей спасительнице, предвестнице бед и воплощенной душе самого проклятия.
Ее использовала и предала родная мать, продав ведьмам. И теперь, как будто судьба и без того обошлась с ней не достаточно жестоко, она вынуждена молча страдать, наблюдая за тем, как все, что было дорого и любимо ее сердцу, режут, калечат и ломают на части. А потом, когда с бедствиями, наконец, будет покончено, останется только она, единственная уцелевшая среди костей и пепла.
