Глава 27
Я с тобой до конца.
Дэниэл Уорд
Четыре дня спустя Лию сожгли. Для нее, как для жены пророка, провели небольшую церемонию прощания и сложили персональный погребальный костер, вокруг которого собралась толпа скорбящих, в основном родственников Лии, приехавших по этому случаю из деревни, и некоторых жен пророка, осмелившихся покинуть Обитель. Среди них была и мать Эзры, Эстер. Большинство скорбящих держались на приличном расстоянии от огня, прижимая ко рту мокрые тряпки, чтобы не заразиться от летящего пепла.
– Люди с большим сердцем всегда хранят большие секреты, – сказала Марта, щурясь против яркого пламени. – И лучше всех скрывают свои грехи.
Поленья под костром треснули, и в потемневшее от дыма небо взвился сноп искр.
– Лия не грешила, – отозвалась Иммануэль. – Мы забрали у нее то, что хотели, вырвали из ее чрева, а потом смотрели, как она умирает.
Она ждала, чем ответит Марта – отругает ли, даст ли пощечину, – но та удостоила ее лишь сухим молчанием. И молчание было хуже любой пощечины.
Иммануэль снова повернулась к костру. Через отблески кровавого пламени она встретилась взглядом с пророком. Он стоял в окружении своих апостолов, наблюдая, как горит его молодая жена. Его глаза, как и глаза Марты, казались мертвыми.
Что-то залегло у нее глубоко внутри. Иммануэль не сразу опознала это чувство. То был не опаляющий пожар ярости, и не леденящие муки горя. Нет, то было чувство, более мрачное, и тихое… зловещее чувство.
Негодование.
В конце концов, именно пророк довел Лию до погребального костра. Если бы он не возжелал ее, когда она была слишком юной, совсем еще ребенком, несущим послушание в Обители; если бы не позволил себе пойти на поводу собственной нездоровой похоти, она никогда бы не забеременела до получения печати. И ей никогда не пришлось бы хранить такую ужасную тайну. Если бы пророк не пытался скрыть свои грехи, за Мартой послали бы гораздо раньше, и тогда, как знать, может, Лия была бы жива сегодня. Но вместо этого ей позволили лишь истекать кровью и страдать за грех ее мужа. Но вина лежала не на одном пророке.
Нет.
Это безразличие и потворство, повлекшие за собой смерти многих поколений женщин, были несмываемым позором всего Вефиля. Его недугом, ставящим мужскую гордыню выше жизни невинных, которых эти же мужчины клялись оберегать. Его устройством, подминающим под себя слабых на радость тем, кто был рожден для власти.
И от этого Иммануэль захотелось кричать. Хотелось упасть на колени и испещрить землю сигилами и проклятиями, и обещаниями грядущих бед. Хотелось разрушить собор до основания, не оставив от него камня на камне. Спалить часовни, Обитель и поместья апостолов, предать огню фермы и пастбища. Гнев ее был таков, что казалось, ничем и никогда его не усмирить, пока Вефиль не преклонит колени. И он пугал ее.
Иммануэль вместе с процессией скорбящих ходила кругами вокруг костра, подстраиваясь под их шаг. Эзра не выразил соболезнований вслух, но поравнялся с ней и зашагал рядом. Он вообще не стал ничего говорить, и некоторое время они так и шли молча, плечом к плечу, то и дело останавливаясь, чтобы посмотреть на огонь. Иммануэль чувствовала взгляды, устремленные им вслед. Через костер наблюдала Марта. Пророк стоял в стороне со своим выводком апостолов и тоже не спускал с них глаз.
«И пусть говорят», – подумала про себя Иммануэль. В конце концов, это ничего не изменит – а конец был уже близок, в этом она не сомневалась. Ее попытки снять проклятие не увенчались успехом. Ее молитвы к Отцу остались без ответа. Теперь – все; некому было их спасти, и невозможно предотвратить грядущие бедствия. Вскоре их настигнет тьма, а после тьмы – резня. И иногда, в свете всей этой лжи, всех тайн, смертей и грехов, она думала, что ничего, кроме резни, они и не заслуживали.
Но это в ней говорил гнев, ее горе, и ничего более.
Вефиль не заслуживал такой участи точно так же, как она не заслуживала становиться сосудом этого проклятия. В городе жили и безвинные души – Онор, Глория, жители Окраин, мужчины и женщины, не властные над своей судьбой. Хотя бы ради них Иммануэль должна была найти решение этой проблемы, способ остановить бедствия. И первые дни после смерти Лии она провела именно за этим занятием, зная, что если снова потерпит неудачу, поплатиться придется Вефилю.
Но ей был нужен союзник, к кому она могла бы обратиться за советом в сфере темных искусств и ведьмовских обрядов. Кто-то, кто постиг Темный Лес и знал секрет овладения его силой. Кто-то, кто знал, что сделала Мириам, и имел представление о том, как можно снять проклятие, наложенное ею много лет назад. Ей была нужна ведьма или на худой конец ментор, ведущий похожий образ жизни. И Иммануэль приходила к выводу, что помочь ей мог лишь один человек: ее бабушка, Вера Уорд.
Именно она была связующим звеном между Мириам и силами тьмы. Символы, начертанные на страницах дневника ее матери и на стенах хижины в лесу, были вырезаны и в камнях фундамента Вериного дома. А памятуя тропинку на краю участка Уордов, не приходилось сомневаться, что именно Вера привела Мириам к хижине, где та нашла себе пристанище. Вера же и навещала ее всю зиму. И, возможно, именно Вера впервые рассказала Мириам о проклятых бедствиях. В конце концов, откуда еще непутевая дочь апостола могла узнать о таких вещах? Как бы она открыла колдовство, если бы не Вера, которая, как известно, и сама была ведьмой?
Вот почему Иммануэль решила во что бы то ни стало разыскать ее и выяснить, как снять проклятие, к которому сама Вера и приложила руку. Потому что если кто и знал, что Мириам сделала в лесу много лет назад, и как это остановить, то это была Вера, Иммануэль не сомневалась.
Но чтобы найти ее прежде, чем разразится очередное бедствие, Иммануэль нужно было покинуть город, и как можно скорее. В глубине души ее мучила мысль, не мог ли ее уход из Вефиля изменить ситуацию к лучшему. Вдруг, если уйдет она, страшное проклятие уйдет вместе с ней, и все вернется на круги своя. И Вефиль будет спасен.
Но что-то подсказывало ей, что Лилит, при всем ее могуществе и многовековой мудрости, так легко не одолеть. Бедствия были призваны уничтожить Вефиль, и один проход через Священные Врата вряд ли их остановит. Иммануэль придется искать другой способ.
По ту сторону костра пророк отделился от группы апостолов и стал в одиночестве прохаживаться в толпе людей. Но он не смотрел на огонь.
Он смотрел на Иммануэль.
В день исповеди Иммануэль пророк предостерег ее, что Отец всегда все видит, вот только, похоже, наблюдал за ней не только Он. Как только она оказывалась в поле зрения пророка, его взгляд неизменно находил ее. В соборе этот взгляд провожал ее до скамьи. Во время субботних месс ей часто казалось, что пророк обращает свои проповеди к ней одной. И даже когда она оставалась одна в своей спальне, когда на улице было темно, а в доме – тихо, она никак не могла стряхнуть с себя ощущение его присутствия.
