Он махнул рукой на вазочку с фруктами, стоявшую в углу его стола.
– Ешь.
Иммануэль была слишком голодна, чтобы мучить себя лишними подозрениями. Она подошла к вазе и взяла из нее яблоко. Разделавшись с ним за считаные секунды, она вытерла рот тыльной стороной ладони.
– Завтра тебя приговорят к смерти, – сказал пророк, как ни в чем не бывало. – Апостол Айзек говорил тебе?
Внутри все перевернулось, и она почувствовала, как яблоко подступило обратно к горлу.
– Нет.
– Тогда считай это моим предупреждением. Завтра утром ты будешь приговорена к смерти на костре за измену церкви. На своем суде Эзра получит такой же вердикт.
Он замолчал, дописывая письмо. У пророка была больная рука, и Иммануэль заметила, что он держит перо неправильно, зажимая его между большим и безымянным пальцами. Костяшки его пальцев были согнуты под неестественными углами и выглядели как будто сломанные.
– Однако же, несмотря на все предупреждения церкви и моих апостолов, я намерен проявить милосердие. Я хочу спасти вас, – тут он посмотрел на нее и пояснил: – Вас обоих.
Иммануэль запретила себе надеяться раньше времени. Тут точно был какой-то подвох. Всегда был какой-то подвох.
– Зачем вам это?
Пророк промолчал. Вместо ответа он встал из-за стола, проскрежетав по полу ножками стула. В этот момент он зашелся в сильном приступе кашля, и капельки крови забрызгали его рубашку и половицы под его ногами.
Иммануэль прекрасно понимала, что такой кашель неизлечим. Это не был кратковременный грипп, или простуда, которые проникают в легкие на рубеже времен года. Нет, этот лающий хрип мог принадлежать только умирающему человеку.
Когда пророка наконец отпустило, он вытер рот рукой и направился к ней. Он подошел так близко, что она уловила запах крови в его дыхании.
– Затем, что мне небезразлична твоя судьба, Иммануэль. К тому же я верю, что со временем, и раскаянием с твоей стороны, мы могли бы быть полезны друг другу.
Освященное лезвие было от нее всего в нескольких дюймах.
– Как это?
Пророк разглядывал свои руки. Когда он опустил голову, Иммануэль увидела самый край его шрама, выглядывающий из-под воротника.
– Через священные узы брака. Если ты примешь мою печать, ты будешь освобождена от несения любого наказания, которое тебе назначат на суде. Тебя помилуют.
Это было странное предложение, учитывая состояние пророка. С какой стати умирающему мужчине брать ее себе в жены? Иммануэль ставила на то, что он протянет не больше нескольких месяцев, максимум, года, учитывая, как стремительно Эзра набирал пророческие силы. Если только… он хотел помешать Эзре прийти к власти. Страшная мысль пришла ей в голову: что, если в действительности пророк задумал продлить свое пребывание у власти, лишив жизни Эзру? Что, если он хотел казнить собственного сына?
Потрясение, видно, было слишком явно написано на лице Иммануэль, потому что пророк улыбнулся ей ободряющей улыбкой, которая могла бы ее даже успокоить, если бы не его пронзительный взгляд.
– Ну, будет. Есть в жизни вещи и похуже, чем стать женой пророка. Здесь, в Обители, ты проживешь долгую и комфортную жизнь. Ты никогда не узнаешь, как это больно – гореть на костре. Моя печать освободит тебя, и ты сможешь начать все сначала.
В глубине ее сознания родилась идея, настолько же гениальная, насколько и омерзительная. Что, если она согласится на предложение пророка, пойдет за ним к алтарю – и позволит ему вырезать печать у себя на лбу и объявить ее своей? А ночью, на брачном ложе, после того, как она выполнит свой супружеский долг, и пророк от усталости забудется крепким сном, ей представится редкая возможность заполучить его священный кинжал, начертать на руке нужный символ и перенаправить на себя силу бедствий. Если у нее все получится, то ни намерения пророка, ни его планы в отношении Эзры уже не будут иметь значения. Главное было успеть предпринять что-то раньше него.
– А как же Эзра? Он тоже будет помилован?
При упоминании сына у пророка дернулся глаз.
– Я же обещал, а я человек слова. После того, как ты примешь печать, Эзре простят все его преступления.
То есть, пророк приведет свой план в исполнение только после ее церемонии. А значит, у нее еще было время.
– И тогда вы его освободите?
– Освободить его? – пророк оскалился, едва не смеясь. – Я не могу этого сделать. Как мой преемник и бывший апостол, Эзра приносил клятву блюсти догматы церкви. Догматы, которые он впоследствии попрал, когда отвернулся от веры, чтобы прийти тебе на выручку. А это не что иное, как измена церкви.
Измена церкви каралась смертной казнью через очистительное сожжение на костре.
– В чем будет выражаться ваше милосердие, если я не соглашусь?
Взгляд пророка помрачнел.
– Ни в чем.
В груди Иммануэль закипала ярость. Она стиснула кулаки. Пророк буквально силой тащил ее к алтарю, не снимая кандалов. Либо она выйдет за него замуж, либо они с Эзрой сгорят на кострах. Третьего не дано.
– У тебя такой колючий взгляд, – заметил пророк с усмешкой. – Ты и впрямь очень на нее похожа, когда смотришь на меня вот так.
– На кого?
– На свою бабку. Веру Уорд. Ты знала, что после твоего ареста в Ишмеле она, верхом на лошади, следовала за тобой до самых Священных Врат? К концу путешествия она так выбилась из сил, что арестовать ее было актом милосердия.
– Вера здесь? – в ужасе прошептала Иммануэль.
– Собственной персоной, уже неделю как.
– Что вам от нее нужно?
– Она вефилянка, – ответил порок. – Меж ее бровей вырезана святая печать. Мой священный долг – обратить ее душу к Отцову свету, а это нелегкая задача, учитывая, как долго она прожила во тьме. К тому же, мне жаль ее, по-человечески жаль. Только представь, сначала этой бедной женщине пришлось смотреть на то, как ее единственный сын сгорает заживо. А теперь, семнадцать лет спустя, ее внучка – последняя из оставшихся в живых кровных родственников – похоже, вот-вот повторит его судьбу. Ужасная трагедия.
Иммануэль не могла дышать. Не могла пошевелить языком. Все это время она так увлеченно гонялась за зверями и демонами, свято веря, что всякое зло ими начинается и ими же заканчивается. Как глупа она была. Истинное зло таилось не в глубине Темного Леса. Не в Лилит, не в ее ковене, и даже не в проклятиях, что они насылали.
Истинное зло, как теперь понимала Иммануэль, натягивало на себя кожу хороших людей. Оно произносило молитвы, а не проклятия. Оно изображало милосердие там, где не было ничего, кроме жестокости. Оно штудировало Священное Писание, чтобы сеять ложь. Лилит знала это, и Мириам тоже знала. Потому они и наложили свои проклятия и наслали бедствия. По-своему они пытались изменить заведенный порядок вещей, чтобы положить конец всему злу, которое начиналось с этого пророка и всех пророков, которые правили до него.
