– Разве не странно, что читать книги – грех, а сажать девушку в кандалы и бросать ее всем на растерзание – обычное дело во славу Доброго Отца?
Иммануэль изумленно уставилась на него.
– Что?
Она никогда бы не подумала, что сын пророка, и тем более наследник церкви, может сказать такое – даже если это чистая правда.
Эзра снова криво усмехнулся ей, но взгляд его оставался хмурым.
– Увидимся в субботу, – сказал он и ушел, даже не кивнув на прощание.
Глава 3
Мертвые ходят среди живых. Это первая и главная истина.
Священное Писание
В тот день Иммануэль не удалось продать барана. Она и нахваливала товар, и пыталась торговаться, и зазывала прохожих – делала все возможное, чтобы сбыть его с рук, но никто не хотел покупать животное. Не будет ни нового платья для Глории, ни башмаков для Онор, ни десятины пророку.
Она потерпела неудачу.
Улица уже почти опустела, когда Иммануэль покинула рынок и вышла в долгий обратный путь к Перелесью. В дороге она то и дело возвращалась мыслями к той распутнице в колодках. Воспоминание о девушке, умоляюще мычавшей в кляп, ослабевшей в кандалах и такой юной, преследовало Иммануэль, сколько бы она ни пыталась выбросить его из головы и сосредоточиться на своем возвращении.
Она все шла и шла. Солнце уже клонилось к горизонту, когда на равнины налетела черная буря. Ливень хлынул из облаков, а вокруг, точно живое существо, завывал ветер.
Иммануэль ускорила шаг, подтянув повыше лямку мешка за спиной. Она тащила за собой Иуду, а тот упирался, спотыкался черными копытами о булыжники и вращал глазами. Перекрикивая раскаты грома, она пыталась его успокаивать, но он не слушал ее.
Когда они вышли с главной дороги на грунтовую тропу, пересекавшую Перелесье, облака прорезала молния. Иуда так резко встал на дыбы, что Иммануэль потеряла равновесие и растянулась на скользком от дождя камне. Ребра пронзило ослепительной вспышкой боли, вышибив из Иммануэль весь дух. Корчась в грязи, она хватала ртом воздух, а рядом Иуда бешено мотал головой.
– Не дергайся, – прохрипела она, пытаясь подняться на ноги. – Только не дергайся.
Баран снова встал на дыбы и отпрыгнул к другой стороне дороги, глубоко вонзаясь в землю копытами. Он повернулся, заглянул Иммануэль в глаза, а затем нагнул голову и бросился прямо на нее.
Иммануэль отпрянула вправо. Иуда вывернул влево и задел острием рога уголок ее рта, порвав нижнюю губу. Она снова упала на колени, обдирая их в кровь.
Разъяренный баран совершил еще один мощный рывок, и веревка его повода лопнула надвое. Освободившись, Иуда взбрыкнул еще раз, после чего ринулся в лес и скрылся за деревьями.
Иммануэль судорожно ахнула и закричала:
– Иуда!
Она поднялась с земли и на нетвердых ногах вышла к обочине, где тропа расходилась надвое, одной половиной уводя в сторону далекого леса. Тропинка через лес была во стократ короче, чем окольный путь, и если Иммануэль свернет на нее, то наверняка доберется домой раньше.
В голове у нее пронеслось предостережение Марты: «В том лесу живет зло».
Но потом она подумала о приближающемся сборе десятины, о прохудившейся крыше и дырках в башмаках Глории. Подумала о неурожаях, объедках на ужин и оскудевших запасах на зиму. Подумала обо всем, в чем они нуждались, и обо всем, чего у них не было, и сделала шаг в направлении деревьев. Затем другой.
На краю леса стало спокойнее, ветер начал стихать. Иммануэль поднесла ладони к губам и еще раз окликнула Иуду, всматриваясь в тени между деревьями. Но только шепот ветра, петляющего в соснах и беснующегося в высокой траве, был ей ответом. «Ближе, ближе», – чудилось ей в этом шепоте.
Что-то неприятно шевельнулось у нее в животе. Сердце забилось быстро, как крылья колибри, выскакивая из груди. Она оглянулась – на дорогу, на город. Солнце все еще было неплотно затянуто грозовыми тучами, но по его положению в небе Иммануэль понимала, что у нее есть около часа, прежде чем оно окончательно сядет. Это означало час на поиски Иуды. Час на то, чтобы все исправить.
Если она поторопится, то успеет. Она исправит свою ошибку, и никто – даже Марта – ни о чем не узнает.
Иммануэль сделала один робкий шаг в гущу деревьев, потом другой, ее ноги внезапно словно налились свинцом, стопы онемели в сапогах.
Ветер гулял в ветвях, увлекая ее за собой: «Ближе, ближе».
Опрометью она бросилась бежать, продираясь между вязами и дубами. В воздухе пахло дождем и древесным соком, суглинком и приторной лесной гнилью. Грянул гром, и снова поднялся ветер. Она сломя голову неслась по лесу, а за ее платье и лямки сумки цеплялись колючие сучья.
– Иуда! – кричала она, прокладывая путь сквозь подлесок, спотыкаясь о корни деревьев и узловатые коряги.
Она бежала и бежала со всех ног, стремительно углубляясь в лес.
Но барана простыл и след.
А солнце уже почти село.
И вскоре Иммануэль поняла, что заблудилась.
Щурясь из-за завесы дождя, она развернулась, надеясь вернуться по своим следам. Но Темный Лес как будто менялся с каждым ее шагом, и тропинка, ведущая обратно, никак не находилась. Ей было холодно и одиноко, хотелось есть. Колени подкашивались, а сумка казалась такой тяжелой, будто была набита камнями. Она с сожалением поняла, что Марта была права, когда предостерегала ее не ходить в лес, и она поступила глупо, ослушавшись.
Подняв глаза к верхушкам деревьев, Иммануэль заметила, что последние грозовые тучи начали рассеиваться. Ветер по-прежнему сотрясал ветви деревьев, но ливень успокоился, перешел в моросящий дождь, и сквозь стволы сосен просачивалось тусклое свечение заходящего солнца. Она бросилась бежать на его свет, на запад, и бежала, что было мочи в ее онемевших ногах. Но тени сгущались еще быстрее, и вскоре на лес опустилась ночь.
Когда последние лучи солнца растворились в темноте, у Иммануэль подкосились ноги. Она качнулась и рухнула на раскисшую землю в ложбинке между корнями дуба. Там, ежась в грязи, она подтянула колени к груди и попыталась восстановить дыхание. Пока в деревьях завывал ветер, она сидела там, крепко стиснув мамин кулон на удачу.
Но Иммануэль не молилась. Не решалась на такую дерзость.
Над головой гроза утихла окончательно, оставив после себя лишь россыпь звезд и горбатую луну, низко висящую в вечернем небе. Вглядываясь в высокие небеса, Иммануэль почувствовала, как ее охватило спокойствие, словно укутав в мягкие одеяла, и чувство острого одиночества отступило вместе со страхом. В том, как свет луны облизывал листья, и ветер шелестел в верхушках деревьев, было столько нежности, что казалось, это сам Темный Лес поет ей уже знакомую колыбельную: «Ближе, Иммануэль. Ближе».
