Тут Юра глянул на часы.
– Ох, Гошан, мне пора бежать, прости! Ещё надо заскочить в отдел. Ты давай тут, приходи в себя. Врачи говорили, уже в конце этой недели тебя могут выписать. Так что поторчишь тут ещё чуток – и снова здоров и свободен! Все, я пошёл.
Он уже открывал дверь, когда Гоша окликнул его.
– Юр… Я хотел бы принести тебе соболезнования, – тихо сказал Георгий. – Гена был отличным парнем. За то время, что был я вами, я успел это понять. Он был хорошими человеком, коллегой и другом. Это… большая потеря. Для всех. И второй погибший, Гриша… Мы их не забудем.
Юра склонил голову и посмотрел в пол.
– Да, это так, – тихо прошелестел он. Нам будет очень не хватать… Гены, – Юра, помолчав, вдруг горько улыбнулся, отвернулся от Гоши и, смотря в стену, сказал:
– Просто удивительно… что его не будет. Ведь как так… Как так может быть? Разве может? Я с ним столько успел проработать – а… а теперь никто не будет дразнить меня Гулливером… да ещё Купидоном, потому что я родился четырнадцатого февраля! – у Юры вырвался истерический смешок. Губы его начали подрагивать.
А Гоша вдруг вспомнил их поездку до квартиры Михайленко. Тогда он подумал, что полицейские ведут с ним себя несколько скованно, потому что Георгий не был для них своим. Но сейчас осознал: просто они боялись ранить его – человека, с чьей женой случилось такое несчастье – своим весельем. А погибший из следственного комитета даже умудрился это сделать – однако нашёл в себе силы извиниться.
Он почувствовал прилив благодарности ко всем – и живым, и мёртвым, – кто участвовал в расследовании. И немаловажным оказался факт – помимо основной работы, все они не переставали оставаться людьми.
Сморгнув слёзы, друг смог взять себя в руки. Ещё раз кивнув Гоше в знак понимания, он ушёл.
Свет, падающий из окна, стал ярко-оранжевым – солнце почти скрылось за горизонтом. Вдалеке на небе уже виднелись горящие розово-лиловые полосы.
А Гоша лежал и думал.
Как и прежде, Михайленко был ему всецело отвратителен. Он вспомнил, как увидел его тогда, и подумал – странно, что подобный душегуб может внешне так походить на обычного человека.
Но всё же, теперь к этому добавилось ещё что-то непонятное.
Там, в проёме забора, видя её огромные, наполненные пронзительным страхом голубые глаза на бледном лице, Гоша подумал, что Ксюша сильно боится своего тюремщика. А позже – что перестрелка, которую начал маньяк, шокировала жену настолько, что она потеряла рассудок.
Но потом, когда он лежал, истекая кровью, на холодной земле под каплями дождя и смотрел на Ксю, стараясь различить её маленькую, хрупкую (ещё более, чем раньше) фигурку за потоком хлынувшей с неба воды – у него проскользнули и другие мысли.
Не только о ней, но и о самом Артёме. О его действиях. У Гоши было чувство – помимо ненависти к нашедшим его полицейским и ярости от потери дальнейших возможностей заниматься своим увлечением маньяка могло подвергнуть в такое неистовство кое-что ещё. То, что сподвигло Артёма попытаться его убить.
То, из-за чего и Ксю готова была насмерть стоять за своего тюремщика.
Гоша устало закрыл глаза. На душе у него скребли кошки. Он не хотел думать о том, какие отношения могли сложиться у Ксюши с Артёмом во время её пребывания в плену. И не хотел соглашаться с предположением, казавшимся ему сейчас единственно очевидным.
Потому что пока он просто не мог этого понять.
Глава 52
Луч фонарика, направленный Ксюше прямо в глаз, был буквально ослепляющим. Она моргнула, стараясь сдержать стремительно набегающие слёзы. Пара секунд – и вот аналогичной процедуре подвергся уже второй глаз.
Очередной осмотр. Ничего нового.
Всё это казалось таким же странным, как и само её пребывание здесь. Ещё с детства у Ксении сохранились неприятные воспоминания о том, как в пять лет пролежала в детском отделении с тяжёлым гриппом, и с тех пор надеялась, что ей больше не придётся испытывать на себе прелести длительного стационарного лечения.
Впрочем, здесь было что-то иное. Да – так же, как и двадцать пять лет назад, она снова оказалась в центре пристального внимания докторов и медицинских сестёр. Несмотря на то, что сейчас Ксюша не являлась больной, к ней относились так, будто она представляла собой невиданное явление – только что найденная во время экспедиции на чужую планету новая форма жизни, или обыватель, убивший голыми руками в океане множество окруживших его кровожадных акул. Явление удивительное, непредсказуемое и неизученное. И потенциально опасное – такое, что на всякий случай лучше держать в закрытой одиночной палате с охраной.
За время, прошедшее с момента поступления Ксюши в больницу, её осмотрели, наверное, врачи почти всех специальностей (хвала небесам, хоть не патологоанатомы – мрачно шутила она про себя). Поначалу Ксюша пыталась этому сопротивляться – но вскоре ей сделалось всё равно. Для себя же лучше – при особенно высказываемом недовольстве (таким, к примеру, всегда сопровождались осмотры у гинеколога), ей вводили дополнительные дозы седативных средств – к тем, что она и так получала три раза в день.
Этот факт, или же её собственные эмоции превратили реальность в вязкий, серый кисель – стало абсолютно неважно. В конце концов, доктора, выполняющие свою работу в больнице – пусть даже считавшие нового пациента некой диковинкой – не были чем-то необычным. Чего нельзя было сказать о полицейских.
Примерно на четвёртый день её пребывания здесь (насколько точно Ксюша могла быть уверена в дате), к ней в палату зашёл высокий мужчина с тёмными растрёпанными волосами лет примерно около тридцати пяти. Его серые сильно измятые брюки странно гармонировали с шёлковой, белой, и явно дорогой рубашкой, поверх которой посетитель набросил больничный халат. Представившись майором следственного комитета, он сел на тут же принесённый ему стул, достал из портфеля ручку, листы, сделал скорбную мину, и принялся осторожно, будто беседуя с буйной сумасшедшей, убеждать Ксюшу рассказать всё, что произошло с ней с момента выхода из «Вишневого света». Делать это ему пришлось довольно долго – в силу того, что она просто не могла ни о чём говорить. Может, потому, что большая часть произошедшего тем вечером и в первые дни плена почти не отложилась в её памяти – а может, из-за того, что при любом отзвуке упоминания Артёма внутри снова открывалась огромная кровоточащая дыра.
Следователь, как назло, только продолжал наседать. Ксюша видела, что он старался быть милым и обходительным. Но всё-таки понимала, что это всего лишь маска, необходимая ему для получения нужной информации. Знала – на самом деле он с удовольствием встряхнул бы её, прижал к стене и криком выбивал показания, находясь в миллиметре от её испуганного лица.
Хотя, даже так Ксюша не смогла бы ничего сказать. Только не о нём.
– Я понимаю, Ксения Геннадьевна, вам тяжело. То, что он с вами сделал, это… – майор шумно выдохнул и покачал головой. – Возможно, вы боитесь.
