Но прямо пойти с ней на контакт было для него невозможно. Она бы сама не захотела.
Втайне он надеялся, что пленница сама обратится к нему. Он помнил, что она делала это только тогда, в подвале. Её голос – сопрано старинной скрипки…
Но тогда он не собирался ей отвечать. Ведь это было до того, как…
А теперь его заточенная игнорировала его. Что вызывало у него недоумение – она ни разу не пробовала просить о пощаде. Многие так и делали. Обычно сразу после того, как в подвале он убирал им со рта клейкую ленту. Эти бесполезные фальшивые визги в режиме ультразвука скребли, как по металлу, и вызывали у него приступы головной боли. Но оставлять их с заклеенным ртом было нельзя. Эстетике подлинной, индивидуальной красоты и голосу, натуральному проводнику истинных, прямых, настоящих эмоций, не должны мешать никакие внешние помехи. Если бы он мог позволить, он бы не связывал их. Верёвки тоже были искусственными и относились к числу помех, но проводить свои ритуалы без фиксации тел испытываемых было бы сильно затруднительно; так что с ними он давно смирился – настолько, что порою, они казались ему логическим продолжением живого организма. Но скотч портил вид лица. Это было недопустимо.
То, что она не умоляла её отпустить, снова говорило о том, что она его понимала.
Он сомневался, что она попросит об этом вообще.
Но может, чувство голода сделает её более разговорчивой? Неужели она предпочтёт, чтобы её желудок сожрал себя изнутри, вместо того, чтобы просить у него еду?
Почему-то он, вопреки здравому смыслу, начал думать, что она поступит именно так. Она ведь не была как все.
Она даже дерзко отвергла его блюдо. Она не хотела играть по его правилам.
Непокорная… Что с ней делать?
Обычно за это он убивал. Однажды девушка, сопротивляясь, сильно ударила его несколько раз сумкой по голове. Когда она оказалась у него, он по очереди сжёг каждую её конечность. Она умерла, только когда гореть начало её туловище.
Как бы то ни было, он отлично понимал неизбежную и окончательную, как обнаженная кость, истину: как бы ему ни хотелось, он не сможет начать с ней разговор. И её придётся убить. Как бы ему ни мешал интерес. Как бы его ни завораживала непонятная загадка её сходства с ним, которой суждено остаться неразгаданной.
С ней больше ничего не сделать.
Но каждый раз он не мог этого сделать.
Может, она умрёт от голода сама?
А пока – дольше останется здесь.
Однако было ещё кое-что.
Он до боли в костях хотел увидеть эмоции. Красивое лицо, искажающееся в муках боли, вызывало внутри него бурную вспышку разноцветного ослепительного фейерверка. Именно такое лицо, по его личному наблюдению, было способно показать эти благоговейные первобытные отклики души в ответ на его действия, как красивая мелодия извлекается из фортепиано посредством нажатия пальцами на клавиши, наиболее тонко и выражено. Секрет того, что божественная прелюдия была прекрасной, крылся в её названии. Когда живое существо чувствует и понимает приближение смерти, все процессы в его организме обостряются, выражаясь так красочно и живо, как никогда при других обстоятельствах. И высший пик – последние эмоции, отражающиеся на лике именно в тот момент, когда сердце замирает навечно. Они были самыми яркими. Не сравнимыми ни с чем.
Но только не её. Только не с ней.
Он вздохнул, выдвинул деревянный ящик старого письменного стола и достал оттуда чёрную шапку-маску с прорезями для глаз. Это был его принцип: никогда и ни в каких обстоятельствах не показываться жертвам без неё. Никогда не знаешь, как может обернуться охота. И этот принцип ещё никогда его не подвёл.
Словно червяк из разложенной плоти, которую он презирал больше всего, в него вползло сомнение: не рискует ли он? В этом году он и так допустил ошибку, выдерживая между похищениями в одном городе слишком малые интервалы.
Впрочем, он презрительно отмахнулся от этой мысли. Из всех населенных пунктов, где ему довелось побывать, в Сертинске – его родном городке – полицейские всегда были самыми тупыми. Это он заметил с детства.
Разве что один оказался чуточку умнее… И поделом. Пусть земля ему будет стекловатой. И ещё был один – но это было давно.
Он усмехнулся. Даже если в городе и догадаются о его существовании, всё равно это им ничего не даст. А если он сочтёт ситуацию слишком беспокойной для себя – он всегда может решить эту проблему: теми же способами, как тогда, или изобрести другой.
К тому же – сейчас он не будет выполнять полноценный ритуал. Ему просто нужны эмоции.
Он застегнул куртку и положил шапку в карман.
Глава 18
И всё-таки – как она спаслась?
Наверное, оглушила его чем-нибудь. Скажем, ночником в виде одуванчика. Почему нет? Это довольно необычно. Если что, можно будет заменить на розу. Маньяк был ранен осколками? Или просто отрубился? Кстати, как его звали?
У неё, у Ксюши, нет ночника. Она не у себя дома.
Она у него… До такого книжный маньяк не додумался (как его зовут?)
Фёдор? Кирилл? Владимир?
У неё есть только доска от забора. Сегодняшней ночью она отломала-таки её от ограды, как смогла: в месте двух параллельно расположенных гвоздей дерево треснуло наискось. Острый скол пошёл по линии левого гвоздя и ниже него – там, где древесина дала гниль. Остальное же Ксюше пришлось ломать, прилагая все усилия; особенно она старалась, ухватившись за верх, повиснуть на нем, и тянуть на себя, обеими ногами упираясь в нижние края досок. В конце концов с пятой попытки доска с грохотом треснула, и Ксюша рухнула с ней на пол, при этом больно ударившись левым боком, особенно локтем, но оно того стоило. Поднявшись, она изучила вторую линию отрыва на предпоследней доске у правого угла: она была почти ровно горизонтальной, и проходила над правым гвоздём.
Стащив с кровати матрац, она прислонила его к двери ванной, да так и заснула, спрятав под него новоприобретенное оружие: если ожившие трупы поползут из-под ванной, ей будет, чем обороняться.
В такие минуты она действительно начинала жалеть, что похититель не ночует в этом домике тоже.
Проснулась Ксюша непонятно отчего: по голове словно резко ударила тяжёлая рука, отдавшись внутри черепа долгим, ноющим звоном.
Она в положении полуприседа добралась до двери и прислушалась.
Из-за неё не доносилось ни звука.
Выждав ещё две минуты на всякий случай, она набралась смелости и глянула в замочную скважину.
Ей стала видна часть комнаты: пол, который там был представлен досками, выкрашенными в тёмно-бордовый цвет. На видимой его части Ксюша заметила кусок старого, шерстяного, красного с узорами ковра советских времён – скорей всего, он был выстлан в центре комнаты. На левой от неё стене располагалось окно, занавешенное плотными сетчатыми белыми шторами из синтетики. Оно и было основным источником света. Под ним стоял старый письменный стол с двумя выдвижными ящиками. На поверхности его стояла настольная лампа на струбцине, книги, ещё какая-то рухлядь, а в центре…
