В одном Горецкий не соврал. Фура уже стояла рядом с вагоном, и водитель, дочитав все газеты, имеющиеся в кабине, уже трижды интересовался, когда закончится погрузка.
А закончилась она лишь в половине девятого вечера. Подлец директор так и не появился. Больше всего меня раздражало то, что за все это время он ни разу не позвонил и не позаботился, как у меня на вокзале идут дела. Причина, по которой ему не звонила я, была понятна, а вот почему он так запамятовал, оставалось тайной. Наконец, подошел момент, когда я заволновалась уже по-нашему, по-женски. А если он попал в аварию? Он на своем «Паджеро» ездит, как сам любил говаривать, не по правилам, а по дорогам, и я уже дважды была свидетелем того, как этот джип на скорости девяносто километров в час поворачивает под углом в девяносто градусов. Гена любитель агрессивной езды, и чем дольше он ездит, тем больше езда агрессивная смахивает на экстремальную.
Заметив, что в вагоне осталось не более сотни коробок, я после долгих колебаний, набрала номер его домашнего телефона. Трубку взяли сразу, однако это был не Горецкий, а его жена, Таня. Она-то и сообщила мне, многострадальной, что мужа дома нет, и где он, одному богу известно. Я отключила телефон и покусала губу. Наверное, Горецкий никак не может выбраться от Бородина. Он с председателем Комитета мэрии по благоустройству города на короткой ноге, поэтому не исключена версия, что они засиделись, перепились и поехали догоняться. Все зависит от Бородина. Если тот скажет Горецкому – «поехали в баню», то Горецкому в баню ехать придется. Без подписи Бородина ничего в городе не делается, и через него можно решить вопросы, связанные не только с деятельностью его Комитета по благоустройству.
Но менее обидно от этого не становилось. Неужели нельзя дождаться, пока Бородин пойдет в туалет – ходит же он в туалет когда-то?! – и быстро набрать номер моего сотового! Наверное, нельзя. И с удивлением заметила, что злоба начинает угасать, и я испытываю от этого не разочарование, а удовлетворение.
– Все, – заключил таможенник, перелистывая лист в толстой папке. – Вы согласны?
– Да, ровно три тысячи, – согласилась я, захлопывая свою папку. Мысли мыслями, а работу нужно делать.
Водитель сунул в рот пластик жвачки, бросил фантик на асфальт, ветер тут же занес бумажку под перрон.
Решив следовать за «Вольво»-дальномером, я уселась в свой «Рено» и тут же почувствовала, насколько устала. Ворота распахнулись, труба грузовика пустила в небо тугую струю дыма от сгоревшей солярки, и мы тронулись. Слава богу…
Подождав, пока фура выровняется на дороге и наберет обороты, я вывела свой седан на улицу и тут же была вынуждена затормозить. Прямо перед моим бампером возникла жуткая рожа с натянутой на нее маской, и я увидела автомат. Не прошло и секунды, как справа и слева возникло еще по одному ниндзя. Я устала настолько, что не было сил пугаться. Задние фонари еврофуры уже излучали красный свет, и я поняла, что остановлена не только я.
Потом были какие-то дикие команды, следуя которым я должна была лечь на асфальт и заложить руки за спину. Среди возгласов прозвучало требование не шевелиться и даже бросить оружие. Если это не бред, спровоцированный нервным расстройством, то, скорее всего, спецоперация. Только не пойму, при чем здесь я…
Меня выволокли на улицу, и я увидела Ползунова. Он стоял, курил свой совковый «Беломор» и не выражал никаких эмоций, словно мы и не расставались.
– Я говорил вам, Лариса Инваровна, что мы снова увидимся?
Ранее я думала, что со мной подобного никогда произойти не может. Уж слишком разнятся мои интересы с тем, что я видела на экране во время демонстрации криминальных хроник. Кого-то там задерживают, что-то ему доказывают, и уже потом его, смиренного и убогого, снимают камерой на скамье подсудимых в зале суда. Судья строг, но справедлив, конвой, наручники…
Я всякий раз вздыхала, видя такие кадры, благодарила Господа за то, что так далека от всего этого, и отправлялась спать, позабыв об увиденном тотчас, едва вставала из кресла.
И сейчас все происходит, словно во сне. У еврофуры настежь распахнуты двери, водитель уже в наручниках, в одной из появившихся сразу после задержания двух машин без опознавательных знаков на бортах и крыше. Мне эти знаки не нужны, я и без мигалок знаю, что это милиция.
Может, и не милиция. Откуда мне может быть известно, кто у нас в городе борется с незаконным оборотом оружия? А оружие – вот оно. Два стареньких, почти белых, автомата. Я никогда в жизни не видела перфораторов, потому и не узнала их в кузове. Автоматы Калашникова воочию я также никогда не видела, но этот бренд так сильно раскручен, что тут даже не стоит гадать, что за аппараты лежат на куске целлофана перед кузовом.
И место-то какое неудобное. Вокзал, представляете? Так это прямо перед ним происходит. Желающих посмотреть на автоматы и понаблюдать за работой розыскной собаки, роющейся в кузове, так много, что я уже не вижу улицы. Одни люди. Слава богу, что в машине у Ползунова тонированы стекла. Я сижу, курю сигарету за сигаретой и смотрю не в окно, а перед собой. Курить я бросала вместе с Горецким, в один день, по призыву международного сообщества. Правда, в отличие от него, втихаря дымила. Думаю, что и он тоже. Однако сегодня он был так напуган, что даже позабыл о том, что запретил всему персоналу курить на рабочих местах. Даже в курилке между этажами. Теперь мне не кажется удивительным факт того, что он спокойно сидел в своем кресле сегодня утром и курил. Тут закуришь…
И простая эта фраза, произнесенная мысленно, по слогам, дала ответ на простой вопрос. Знал ли Гена, что едет к нему в кузове из Прибалтики? Ответ – да, знал. Теперь знаю я, и потому тоже курю.
И началось то, без чего, наверное, не обходится ни один рабочий день милиционеров. Во мне, ухоженной и очень прилично одетой женщине, молодой, заметьте, женщине, все тут же увидели крестную мать и стали относиться ко мне соответствующим образом. Нет, донной Лорой не называли. Сначала надели наручники, а потом, уже около Управления – я этот дом хорошо знаю, каждый день мимо проезжаю, – схватили за руку, больно придавили локоть и выволокли на улицу, как шлюху, отказывающуюся участвовать в «субботнике». Затащили (я не ошиблась – затащили!) в дежурку на первом этаже и бросили на какую-то деревянную скамью.
– Сиди здесь, – сказали.
И я сидела.
Пока мучилась неизвестностью, сгорая от страха, осмотрела помещение. Чтоб мне дарили такие букеты, какой стоял в этом убогом помещении с рацией! Штук тридцать или сорок огромных, еще не распустившихся бутонов роз уютно сидели в золотом чехле с лентами и излучали роскошь. Это чудо было поставлено в пластиковое ведро. Тут же, на столике, рядом с помощником дежурного, стоял пакет, из которого выглядывали два, таких же золотых, как и упаковка цветов, горлышка шампанского. В этом пакете – зарплата моего первого, Миши. Наверное, менты тоже живут по-разному. Сержанты Миши приносят домой получку, при виде которой хочется повеситься, а кто-то позволяет себе прикупить любимой такой букет и, пока не закончится рабочий день, оставить его в «дежурке». Конечно, допрашиваемым было бы очень странно слышать в кабинете этого заботливого мужчины разговоры о том, что жить нужно на одну зарплату и что работа – это единственный источник доходов.
