Слово «водворены» привело меня в еще больший ужас. А от аббревиатуры КПЗ колени судорожно колыхнулись и больно стукнулись друг о друга. Понятно, что, как и в случае с платком, это не ускользнуло от въедливого внимания моего теперь уже старого знакомого.
– Впрочем, сегодня уже не повезем, транспорта нет, – у Ползунова был такой вид, словно он делал мне подарок. – Ночевать у нас в камере будете.
Я сейчас умру от декомпрессии.
– А дома никак нельзя переночевать? Я потом сама к СИЗО подъеду.
Ползунов не выдержал и расхохотался:
– Дома – нельзя.
И это было последним, на чем держалось, зацепившись одной рукой, мое терпение.
– Да вы тут что, совсем одурели?!! – Придавленный шок прошел, и мною овладела ярость. – За что меня в изолятор?! Что я сделала?! Где мой адвокат, ты, пожиратель язвы?!
– Я бы не шумел так на вашем месте, – посоветовал Ползунов. – Сначала вы занимаетесь реализацией краденых автомобильных двигателей, а спустя два часа, тогда, когда я вам уже почти поверил, вы принимаете из Латвии груз с германскими перфораторами, среди которых дюже аккуратно упакованы два русских автомата! И теперь я опять должен поверить, что вы ничего не знали и действовали исключительно из соображения исполнения распоряжения Горецкого, директора?!
Его лицо побагровело, и мне вспомнились все заокеанские боевики, где добрый полицейский превращается в злого и начинает подозреваемого душить. Пока я растирала шею, в которой заклинил механизм дыхания, майор продолжал бесноваться:
– Куда вы хотели переправить оружие, Рапкунайте?! Или хотели оставить в своей коллекции, расстреливать конкурентов «Энергии»?!
– Ты что, спятил, мент?!! – заорала я. – Выпусти меня отсюда, пока я тебя не расстреляла!!
– Вот видите, – внезапно успокоился Ползунов. – Разговор у нас с вами не получается. Вы скрытны, как рысь. Простите, конечно, но женщине, занимающейся контрабандой оружия и так хорошо играющей роль праведницы, больше подходит определение «рысь», а не «лань».
Перед моими глазами поплыли хорошо знакомые круги с оттенками от Диор.
– Господин Ползунов, оскорбление я, конечно, стерпеть смогу. Так что сейчас можете хамить, сколько угодно. Но вот с незаконным помещением за решетку я, простите, согласиться не могу. А сейчас я хочу увидеть своего адвоката и, если не увижу, обещаю вам полные карманы неприятностей.
– Уголовное дело возбуждено, следствие начато, госпожа Рапкунайте. Вы имеете на адвоката полное право. Впрочем, вы имеете на него право в любом случае.
Я понимаю, о том, что возбуждено дело, он мог бы в данном контексте не говорить, но, видимо, ему это доставило неслыханное удовольствие.
– В данный момент вы подозреваетесь в незаконном перемещении через границу особо опасного вида контрабанды и незаконном обороте оружия. Наказание за данное деяние предусмотрено статьей сто восемьде… Да бог с ними, официальными фразами! – перебил он сам себя и махнул рукой. – Давайте я, как вы любите, – своими словами. От семи до двенадцати с конфискацией.
– В прошлый раз было от пяти до десяти.
– Прогресс налицо. Поэтому, пока вы не натворили чего-нибудь от двадцати до пожизненного, вас нужно срочно поместить в замкнутое пространство, в такое, где вы даже до себя не доберетесь. Я говорю об общей камере на восемь мест, где одновременно проживают пятнадцать милых дам. Тюрьмы у нас, несмотря на непрекращающиеся амнистии, переполнены. За вами присмотрят.
Ползунов, кажется, разговор закончил. Но сейчас все было наоборот. Его не собиралась заканчивать я.
– Послушайте, майор, – запротестовала я. – Вы же майор. Вы же как-то сумели дослужиться до этого звания. Поэтому должны же хоть чуть-чуть соображать? Зачем мне два старых автомата? Ну вы сами подумайте, зачем мне два долбаных автомата? И потом, неужели я, зная, что в вагоне спрятано оружие, приехала бы на вокзал и в присутствии двух таможенников спокойно наблюдала за тем, как коробки перегружают в фуру?
Ползунов подобрел, и голос его стал мягким, почти как на рыбалке.
– Вот и я о том же.
– О чем? – заволновалась я. – О том, что я наблюдала, как из вагона выгружают оружие, прошедшее пятнадцать войн?
– Понятное дело, – развел руками милиционер. – Это говорит о том, что об оружии вы не знали.
Я едва не потеряла сознание.
– Так что ж ты… Что же ты, мусор поганый, нервы мне здесь мотаешь? Я с ума схожу, ночь на дворе, а он изгаляется, как гестаповец!..
– Полегче, – предупредил Ползунов, – дамочка. Не в офисе, чай, «Энергии». Кстати, чаю хотите? Не хотите? Как хотите. А отпустить вас я не имею права. Даже если вы не знали об автоматах. Это нужно доказать. Следствие по этому делу, учитывая, что часть фигурантов находится в городе-побратиме Риге, будет идти не менее шести-семи месяцев. Если даже вы не при делах, из ворот СИЗО вы выйдете не раньше конца весны следующего года.
К головной боли прибавилась боль сердечная. Потом почечная. Когда стало покалывать в печени, я поняла, что это не инфаркт, не цирроз и не колики. Это неврастения. Еще немного, и я начну чесаться, как Ползунов. А он, к слову сказать, если я забыла об этом упомянуть, чесал себе то ноги под столом, то ладони на столе.
– Вот если бы… – глубокомысленно выдавил майор. – Тогда, конечно. Хотя… Вы мне отказали еще при первой встрече. Так вам адвоката, говорите, Лариса Инваровна?
– Что там? – уцепилась я за последнюю надежду. – В чем я вам отказала в первую встречу? У меня провалы в памяти или вам показалось? Надеюсь, вы мне в первую встречу, когда я себя плохо контролировала, постель не предлагали?
– Да вы что… – Ползунов покраснел так, что я уверовала в то, что предложить женщине постель он не сможет ни при каких обстоятельствах. – Я о другом говорил.
– Господин Ползунов, наша беседа мне напоминает кота, застрявшего в заборе. Вы то потянете его за хвост, то, обойдя, начинаете рвать за голову. Кот орет, а вы, простите за похабность, не вытолкнуть, не вытащить. Что вы мне предлагали?
Ползунов встал, запалил десятую, наверное, по счету, папиросу и отошел к окну.
– Я постараюсь быть с вами предельно откровенен, Лариса Инваровна, – пообещал он. – Дело в том, что за деятельностью Геннадия Аркадьевича Горецкого мы наблюдаем вот уже восемь месяцев. Не стройте иллюзий, мы знаем об «Энергии» все. Даже в котором часу вы начинаете красить губы за столом.
– И во сколько? – Вопрос не к месту, глупый, но я баба, и мне очень хочется знать, врет он, что знает, когда я крашу губы, или нет.
– Когда приходите после обеда или когда уходите домой? – уточнил Ползунов. – В первом случае, когда вы обедаете в кафе «Пингвин», вы возвращаетесь без четверти два, бросаете в верхний ящик стола сумочку, вынимаете из ридикюля, находящегося в среднем ящике стола, губную помаду морковного цвета – на работе вы пользуетесь только морковной – и красите губы. Второй раз вы подкрашиваетесь в начале шестого. На этот раз бордовой. И уже в семнадцать пятнадцать вместо семнадцати тридцати уходите домой. Что-нибудь еще?
