Я сидела, словно по мне разлилось жидкое олово, да потом и застыло. Господи, последние надежды на то, что у меня в икебане на столе нет никаких «глазков», не оправдались. Ползунов все перечислил в таком четком порядке и с таким обыкновением на лице, что о количестве имеющихся кассет оставалось лишь догадываться. Значит, и спальня…
– Так вот, об откровениях, Лариса Инваровна, – оценив мое потрясение, продолжал Ползунов. Сказать по совести, нашему Управлению не нужны вы. Нужен Горецкий. И вы, как законопослушный человек, желающий остаться на свободе, должны рассказать нам о том, какие противоправные сделки совершал Геннадий Аркадьевич за последние три года. Вы же три года работаете в «Энергии», а, Лариса Инваровна?
Теперь меня полили еще и дерьмом.
– Не поняла…
– Все вы поняли. Отдайте нам все сделки Горецкого, и я обещаю вам, что на суде вы выступите свидетелем, а не подсудимым. И сегодня пойдете домой. Я даю слово офицера.
Я посмотрела на Ползунова снизу верх. Неужели этот толстяк хотя бы на секунду может предположить вероятность того, что я начну продавать Горецкого по частям? Он хочет, чтобы я рассказала ему, как Гена в двухтысячном году перебросил двенадцать миллионов рублей от будущего депутата Облсовета Валькина через свой счет на счет местной телерадиовещательной компании и заработал на этом восемьсот тысяч? Или как в следующем году сделал то же самое для депутата Горсовета Елгина? Или как продал финнам лес хвойных пород как брак? Или как в прошлом году получил два миллиона рублей бюджетных денег на очищение дна Москва-реки от промышленного мусора, да так ничего и не вычистил? Или как приватизировал завод металлоконструкций и продал его питерцам за двадцать пять миллионов рублей? В текущем году Гена тоже отличился. Получил с государства компенсацию НДС за зарплату двух тысяч рабочих, которые после войны стали качать нефть в иракском Киркуке. Я не видела ни одного из них, однако о подлоге узнала лишь тогда, когда документы с резолюцией «добро» вернулись из мэрии. Горецкий выпил по случаю и проболтался. Понятно, что одной только мне.
Но чтобы через границу везти два автомата… Горецкий любит зарабатывать на всем, что подворачивается под руку, но он не крохобор. Сколько стоит автомат на черном рынке? Триста долларов? Четыреста? Рисковать всем ради восьмисот долларов?.. Это не в стиле Горецкого. Однако факт оставался фактом. Я об автоматах ничего не знала, в противном случае ни за что бы не поехала встречать этот груз. Значит, знает Гена, и Ползунов прав, настаивая на этом.
– Да вы поймите, Лариса Инваровна, – яростно зашептал майор, склонившись над моей головой и взяв за плечи. – Он ждал эти автоматы! Но поехал не сам, а послал вас! Кто он после этого? И вы сидите и молчите, когда выбор очевиден! Он подставил вас на тот случай, если будет нанесен удар. И он был нанесен. Поймите, мы знаем о делах Горецкого много и ждали бы дальше, если бы предметом очередной сделки не стало оружие! Это был вынужденный упреждающий удар, и попали под него вы, Лариса Инваровна! Мы знаем о делишках проказника Горецкого очень много, но нам необходимы официальные показания, понимаете! Тогда, с помощью вас, мы прижмем его к стенке. А вы при этом не потеряете ничего. Лишь обретете веру в то, что в трудную минуту вам на помощь всегда приду я.
Слушая тишину, которую я издавала, Ползунов опять стал искать удобный подъезд к моему потяжелевшему сердцу.
– Ладно, хорошо… Обойдемся без протоколов и официальных допросов. Исключим даже вероятность того, что вы окажетесь в суде. Нам меньше работы. И поверьте, это максимум того, что я могу в таких случаях гарантировать людям, – наткнувшись на мой вопросительный взгляд, он опустился до разъяснений. – Но это может произойти лишь в том случае, если вы сейчас перечислите все, известное вам, чем занимался Горецкий три последних года. Потом вы уйдете домой, и вспоминать мы будем амбулаторно. Зачем нам стационар, правда?
Я смотрела на него из-под потяжелевших век долго. Настолько долго, что ответ он стал искать не в глазах, а по всему лицу. Его глазки на розовом лице бегали, как стрелки размагниченного компаса, и искали на моем лбу, щеках и губах источник притяжения. В этих глазах я рассмотрела, к своему великому удивлению, не надежду, а любопытство. Такое впечатление, что его очень забавлял вопрос – продам я Горецкого или нет?
– Адвоката, – едва слышно пробурчала я.
Перечислить все казалось более простым делом, нежели выдавить это, одно-единственное слово.
Теперь смотрел Ползунов. И он делал это, ничуть не смущаясь. Потом вздохнул, пожевал губами, из чего я сделала вывод, что он ничуть не расстроился, и бросил:
– Я сделал для вас все, что мог.
Мы направлялись в дежурную часть.
Я едва волочила ноги, но, едва зашла внутрь, увидела букет и почувствовала запах роз, во мне что-то сломалось.
– Оформляй ее, – сказал Ползунов и вышел.
Сержант у входа склонился над книгой, а я вынула из пакета одну из бутылок шампанского.
Когда он увидел над собой «Российское», было уже поздно. Шампанское разорвалось с таким звуком, словно это была та самая граната, о которой я мечтала на перроне вокзала. Шипящие брызги и осколки разлетелись по всему помещению, сержант повалился мне под ноги, а дежурный за стенкой заорал:
– Ульянов, что там у тебя?
Путь вперед был свободен. Выскочив в распахнутые двери Управления, я скатилась по ступеням, как шарик, и едва не налетела на огромный, как у Горецкого, «Паджеро». Успела заметить, что даже и цвет – тот же. Горлышко бутылки, которое я продолжала сжимать в кулаке, освободилось от мертвого захвата и, царапая капот, звякнуло о лобовое стекло…
Недовольные братки с какими-то криками уже выскакивали из машины, но я их слов не разбирала. Пинками сбросив с ног туфли, я побежала в ночь с такой скоростью, с какой не передвигалась никогда в жизни.
Будь проклят день минувший!
Глава 6
Я бежала, пока не задохнулась. В голове была такая взвесь, что я даже не понимала, где нахожусь. Фонари в ночи только сбивают с маршрута и ощущение мрака только усугубляют.
Где же я?
Ежась от холода, я присела на какую-то песочницу и, стараясь, чтобы мысли приходили в голову между перестуков зубов, стала привыкать к темноте. Через минуту в моей голове, как у Робокопа, восстановились программы, и я догадалась, что неподалеку проходит улица, носящая имя Горького. Она длинна, почти бесконечна, проходит через весь город, так что для окончательного определения моего месторасположения пришлось выглянуть из двора.
Едва я вышла из-за дома, передо мной, бликуя на куполах огоньками окон бодрствующих москвичей, возник храм Александра Невского. Матерь Божья…
Как к месту это выражение. Я нахожусь в двух или даже трех километрах от Управления, из которого бежала, и в семи от собственного дома. В карманах платья ни копейки, из документов – лишь водительское удостоверение, которое я, выворачивая в «дежурке» карманы, просто не заметила, на ногах – одни колготки, если можно вообще говорить о ногах в том смысле, что на них что-то есть, а в голове – броуновское движение. Пришлось вернуться к песочнице.
