Мягко ступая по тридцатисантиметровому выступу на стене дома, я старалась не смотреть вниз. Высота всегда заставляет меня быть безвольной, и я становлюсь как мягкая игрушка. Как-то раз не способный жить без экстрима Горецкий позвал меня на аэродром прыгнуть с парашютом, и я сначала согласилась. Даже позволила надеть на меня тяжеленный двусторонний рюкзак с веревками внутри, но потом, когда увидела землю с высоты восьмисот метров, едва не лишилась разума. Горецкий, еще на земле, шептал что-то на ухо инструкторам, и тогда, когда меня пытались вытолкнуть в распахнутую рампу, я поняла, что именно. Эти двое мерзавцев, налегая на меня руками и ногами, пытались выбросить меня из вертолета. Закончилось тем, что я схватила одного из них, и он вывалился вместе со мной. А потом долго пытался сделать обратное – удалиться от меня как можно дальше, чтобы успеть раскрыть свой парашют. Мне было как-то все равно, мой вытяжной фал закрепили еще в вертолете, а вот ему пришлось потрудиться.
После приземления Горецкого попросили «эту дуру на аэродром больше не привозить», а мой ужас перед высотой только утроился.
И сейчас, стараясь завернуть спиной за угол здания, я думала о том, в какое положение попаду, если этот выступ опоясывает общежитие по всему его периметру. Я буду так ходить до вечера, пока не приедет Ползунов и при помощи пожарных не снимет меня, глупую женщину, с этой дорожки.
Но на сердце сразу стало легче, едва я увидела пристройку. Она располагалась сразу за углом, на тыльной стороне здания. На нее оставалось только спрыгнуть. Что я и сделала, отбив себе обе ноги. Проклиная судьбу, добежала до торчащей лестницы и стала спускаться вниз.
Винокуров не дурак, хоть и есть моменты, которые заставляют в отношении его насторожиться. Но даже эти моменты не позволят ему долго думать над тем, куда я делась из запертой снаружи комнаты. Наверняка он со своими дружками из отдела уже торопится из общежития, чтобы обежать его и встретить меня на земле.
Но я успела первой. Едва ноги коснулись асфальта, мне, во-первых, стало гораздо легче, чем в птичьем состоянии на высоте третьего этажа, а во-вторых, вернулись силы. Чем хороши босоножки? Тем, что, в отличие от туфлей от Нины Марчеллиано, в них очень удобно бегать. И при передвижении не напоминаешь лошадь, готовую в любой момент стать на дыбы. Это не кеды, конечно, но бежала я еще быстрее, чем ночью.
Есть правда на этой земле?
Этому сучонку, когда он нуждался, понимая, что завтра мне не на что будет обедать, я отдавала последние деньги. Я ни разу не вильнула хвостом, когда мы были вместе, честно варила на плитке супы, мыла ободранный пол в его комнате, напоминающей по убранству деревенский клуб, а по площади – ячейку в овощехранилище, и ни разу, пока не уверилась в том, что это навсегда, не издала стона. Стирала его носки, идиотскую по пошивочному дизайну форму, молча сносила похотливые улыбки его сослуживцев, и никогда в мою голову не закрадывались мысли о том, что когда-нибудь я поступлю с ним нечестно.
Я ушла не вдруг, оставив ему записку и пустые вешалки в шифоньере. Я села однажды вечером за стол и сказала:
– Миша, мы разные люди. И у нас совершенно не похожие друг на друга цели в жизни. Я уйду от тебя, пока мы не совершили какую-нибудь ошибку вроде свадьбы.
И через десять минут уже покидала его дом.
Разве это не честно? Я была готова встретить предложения и уверения в том, что он изменит свою жизнь лишь для того, чтобы я от него не ушла. И я бы осталась, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Но никогда бы не бросила его предательски, дождавшись, пока он уйдет на работу. Но он не возражал, он справедливо решил, что его работа ему дороже, и сделал свой выбор. И тогда я ушла.
И потом не было обид. Были лишь постоянные заемы денег у меня в тот момент, когда я в них особенно нуждалась. Но и тогда я ни разу ему не отказала, мне уже тогда было жаль его, и чувствовала, что он нуждается больше, чем я. И помоги он мне сейчас, я обязательно купила бы ему машину. По-хорошему, из дружбы. Просто за то, что я хотя бы в одном тогда не ошиблась. В том, что он хороший человек.
Но в тот момент, когда я была в беде, он вместо помощи прихватил с собой двоих подельников в форме, чтобы вывернуть мне руки, посадить в машину и привезти к Ползунову. Иначе говоря – добить. И получить в свой милицейский послужной список очередную благодарность или рублей триста премии.
И я вспомнила о Максе.
Вспомнила и сразу шарахнулась от этой мысли, как от мысли спрыгнуть с моста в реку. Мгновенно встала перед глазами запертая дверь, голуби, гадящие под моими переступающими ногами, но не спешащие улететь, прыжки с лестницы и этот, уже порядком ненавистный бег.
Я уже давно обратилась бы к Машке, ко всем, кого знаю, но все они либо работали в «Энергии», либо являлись моими устойчивыми связями вне ЗАО. Не сильна в оперативной работе – чего уж там – вообще ничего в ней не понимаю! – но женское чутье подсказывает, что Ползунов будет искать именно там, где я должна появиться по всем общепризнанным, человеческим понятиям. Куда побежит испуганная женщина? Правильно, к подругам, к друзьям. К одному уже сбегала. Впрочем, майор из УБОПа тут ни при чем. Это так, форс-мажор. Для меня форс-мажор, а для Винокурова – работа, ради которой он отказался от меня.
Нет денег, нет возможности свободно передвигаться по городу, нет возможности даже позвонить. Мне почему-то кажется, что через минуту после того, как я сниму с уличного таксофона трубку, рядом с ней непременно завизжат тормоза милицейской машины. И я не сгущаю краски. По телевизору каждый день трубят о том, что поиск преступников, покусившихся на жизнь и здоровье сотрудника милиции, дело чести их, сотрудников милиции. Не говоря уже о побеге из УБОПа…
О Максе не знает никто. И вряд ли он в курсе событий, которые происходили в городе в эту ночь. О пересечении Василевского и Бархатной, где наркоман лишил студентку средства связи, наверное, слышал. О межнациональной розни на рынке, если слышал первое, тоже. Но о моих преступных посягательствах на честь милиционеров и торговле оружием – вряд ли. Точнее – ничего не слышал.
Занятая этими мыслями, я и подошла к авторынку. Где я тогда покупала освежители? Кажется, ряду во втором или третьем. Ванильные были только там. Все правильно, вот они, на маленьком столике, неподалеку от капота «семерки» мужика, жующего бутерброд с колбасой. Максима я тогда заметила сразу.
Миновав умирающего от голода мужика, я приблизилась к десятитонному контейнеру, одному из той сотни, из которых торговали на рынке.
– Максим…
Он выпрямился и похлопал ресницами.
– Лариса??
Если продолжение обещает быть таким же похожим, как и начало, то лучше сразу развернуться и уйти. Но уходить я не стану, потому что теперь я вооружена опытом. Набираюсь им каждую минуту с того момента, когда перешагнула порог кабинета Варяскина.
– Ты почему здесь? – спросил он, опустив в ящик какую-то железку.
Проследив, пока он уберет от нее руки, я заметила:
